Восьмая страсть

 …Добродетелей – восемь, и семь грехов,
 Жалящих души людей».
 (Стивен Лохед. Мерлин)1

    Вивьен сидела у ног своей госпожи Морганы на пестром восточном ковре и разглядывала причудливые узоры. Вот всадник на вздыбленном коне. Вот женщина, воздевшая руки то ли в танце, то ли в молитве. Вот, среди сплетшихся ветвей, сидит птица. А вот, совсем рядом с ней, притаилась змея…

  Время от времени до Вивьен доносилось глухое бормотание госпожи. Моргана имела обыкновение размышлять вслух:

  -Артур… Артур… Отродье проклятого Утера… А все этот Мерлин! Это он устроил брак моей матери с тем, кто сделал ее вдовой! Это он вывел их сынка в короли! Если б я могла отомстить ему! Но он – великий волшебник! Он сильней меня… будь он проклят!

  Сколько раз Вивьен приходилось слышать, как Моргана клянет своего сводного брата, короля Артура! И проклинает его наставника и сподвижника, чародея Мерлина. И сетует, что не может отомстить за своего отца, корнуэльского герцога Горлейса, убитого королем Утером Пендрагоном. Убитого безвинно, лишь за то, что жена Горлейса, леди Игерна, имела несчастье понравиться королю. И возжелал он красы ея…

  Вот только герцог Горлейс был не из тех, для кого королевская прихоть выше людских законов и Божиих заповедей. А король Утер был из тех, кто привык любой ценой добиваться своего. Конечно, правда была за Горлейсом. Зато за королем – сила. И что же? Погиб в бою под стенами собственного замка правдолюбивый герцог Горлейс. А безутешную вдовицу Игерну Утер по праву сильного взял себе в жены…хорошо еще, что не в рабыни. И родила она ему сына Артура. Наследника. Повезло королю Утеру – ведь злосчастному Горлейсу Игерна рождала лишь одних дочерей.

  Трое их было: старшая – Моргауза, средняя – Элейна, и младшая - Моргана. Жили они в отцовском замке, в любви и в холе, горя не зная. Пока не осиротели по вине короля Утера. Да и сами они были для него, как бельмо на глазу, вот и надумал он сбыть их с глаз долой. Моргаузу выдал замуж за Лота, короля Оркнейского, Элейну – за короля Гарлота. Благо, обе они уже заневестились. А маленькую Моргану, отцовскую любимицу и баловницу, приказал отправить в монастырь: пусть примет постриг, станет невестой Христовой и молится за здравие матушки и ее нового супруга, да дарует им Господь здравие, долгоденствие и многая лета. Все же какая-то польза будет от дочки ненавистного Горлейса! Что ж, мудрости покойному королю Утеру было не занимать – как-никак, его советником был Мерлин…

  Только невольник – не богомольник. Недолго носила Моргана черное покрывало монахини – бежала она из святой обители в иные, сокровенные обиталища, где жили тайные служительницы древних языческих богов, которых ее единоверцы-христиане, крестясь и плюясь через левое плечо, называли бесами, а их самих - колдуньями. И обучилась там чародейству, да так преуспела в нем, что люди считали ее не смертной девой, а феей. Только не доброй феей, а злой. И боялись ее пуще смерти.

  Не боялись ее только двое. Одним их тех двоих был сводный брат Морганы, король Артур. Любил он ее, как младший брат – сестру, ибо, хоть отцы у них были и разные, зато мать – одна. Не раз приглашал он Моргану к себе в гости и принимал с любовью и почетом. А она держалась с ним любезно и учтиво, с приветливой улыбкой на губах, с ненавистью в сердце. Только Артур не догадывался о том, что милая сестрица Моргана не любит его, а смертельно ненавидит. Да и где ему было догадаться! Слишком праведен и чист душой был король Артур, так чист и праведен, что видел в людях лишь одно хорошее, а плохого не замечал. И потому не верил слухам о тайной связи своей жены, королевы Гвиневеры, с первым из его рыцарей, сэром Ланселотом, хотя о том судачил весь двор. Где ж ему, не замечавшему явного, было прозреть тайное! Поэтому Артур был не опасен для Морганы. Напротив, беззащитен перед ней.

  Но был еще второй… Его боялась сама Моргана. Мерлин, волшебник и бард Мерлин, сподвижник и советник короля Утера, а затем и Артура. Поговаривали, будто даже своим рождением Артур был обязан Мерлину. Мол, чарами своими отвел он глаза Игерне, и приняла она ненавистного Утера за милого ее сердцу Горлейса. А без этого еще неизвестно, появился бы на свет будущий король Артур, или нет. Даже имя Артуру нарекли не отец с матерью, а все тот Мерлин, настоявший, чтобы батюшка в крещении назвал его именно так…

  Возможно, давно бы расправилась Моргана с Артуром, кабы не боялась она Мерлина. Оттого-то и ненавидела она старого волшебника ненавистью лютой и бессильной. А нет для человека горших мук, чем неутоленная жажда мести и бессильная ненависть.

  Это знала не только могущественная чародейка Моргана. Но и рыжеволосая девочка Вивьен, что сидела сейчас у ее ног. Вивьен, рабыня феи Морганы2.

                                                       *                *               *

   А ведь она была не какой-нибудь мужичкой, единственное украшение которой - рабский ошейник, а дочерью лорда. Да не какого-нибудь выскочки, сумевшего выбиться из грязи в князи, а лорда родовитого, потомка славного героя Энея. Того самого, что, бежав в незапамятные времена из разоренной ахейцами Трои, основал великий Рим – вот оно как! Другое дело, что сей достойный потомок великого Энея владел одной-единственной деревенькой с полуголодными мужиками, ледащими коровенками, заморенными лошаденками да паршивыми овцами. С такого богатства не до жиру – быть бы живу!

  Зато потомство у лорда было на редкость многочисленным – целых семеро детей, и все-то девчонки, крепкие, как репки, резвые, как котята, рыжеволосые, как лисята. Босоногие, чумазые маленькие леди в ветхих домотканых платьицах, переходивших от старших к младшим. И самой старшей из них была Вивьен. Шел ей в ту пору одиннадцатый годок…

   Да, наградил Господь бедного лорда многочисленным потомством… Только какой в девчонках прок? Замуж девку выдавать – сплошное разоренье. А если она бесприданница – и вовсе пиши пропало. Ведь это только в сказках короли на нищенках женятся, и то потом оказывается, что на самом деле это принцессы, переодетые нищенками. Сказка ложь… Конечно, и на родовитую бесприданницу женихи, найдутся. Мало ли купцов выбилось в лорды, купив себе невест из знатных, но обедневших семейств? Только неужто ему, потомку великого Энея, родниться с какими-то торгашами-аршинниками? Может, сбагрить тогда девок в монастырь? Но пристало ли им, родовитым леди, в обитель без вклада поступать, словно каким-нибудь простолюдинкам? Что тогда люди скажут? 

  Только все это еще полбеды. А вот то беда, так беда, что нет у него сына-наследника. Кому он передаст свой титул, свой герб, свои владения? Ужели погибнет безвозвратно род, идущий от самого великого Энея? Какая же это будет великая потеря для всего людского рода! Да чем тут помочь?

  Но как-то раз, проездом, посетила те края фея Моргана. И остановилась на ночлег в убогом имении отца Вивьен. Пока потчевал хозяин гостью, чем Бог послал, дочки его в дверную щелку Моргану разглядывали да меж собой шептались:

  -Вот красавица-то какая! Не иначе, королева!

  -Да нет, бери выше – фея!

  -А платье-то у нее, глянь, все серебром да золотом расшито! Экая красота!

  -А серьги какие! А ожерелье!

  -Вот бы мне такой стать! А что? Разве я хуже?

  Это тогда Вивьен так сказала. И уж не тем ли накликала на себя беду? Эх, кабы знатье, откусила бы она свой болтливый язык да забросила его подальше! Только слово не воробей, вылетело – не поймаешь. Наверняка это Моргана все подстроила, колдунья проклятая! А если не она, тогда ее отец во всем виноват. Ишь, как он тогда упрашивал да уговаривал эту Моргану:

  -Уж ты посодействуй, госпожа, чтобы хоть на этот раз женка моя сыночком разродилась. А то одни девки… просто спасу нет!

   Дала ему тогда Моргана какое-то зелье, обещала, что оно поможет. А за это воспрянувший духом лорд подарил колдунье… свою старшую дочь Вивьен.

  -Не обессудь, благодетельница, и рад бы я тебе заплатить, да нечем. А этих девок мне и так девать некуда. Цыц, женка, не скули! Мои дети, что хочу, то с ними и делаю! Не погнушайся, госпожа – ведь я же родную кровиночку тебе отдаю… Делай с ней, что хочешь – теперь она твоя. Эй, женка, не вой, не то схлопочешь у меня! А ну, пошла вон!

  Словно коня, словно собаку подарил отец Вивьен свою дочь колдунье Моргане. Так стала она, дочь лорда, ее рабыней.

  Когда это случилось? Кажется, три года назад. Или уже четыре? Поначалу Вивьен считала дни, проведенные в рабстве у Морганы. Но потом перестала. Какой в том смысл, если ей никогда суждено вновь стать той, кем она была рождена? Свободной. Леди Вивьен.

   Немало волос вырвали за это время костлявые пальцы Морганы из густых, рыжих кос Вивьен. Немало звонких пощечин и оплеух ей досталось, не раз и ременной плетки отведать довелось, пока не научилась она молча сносить оскорбления, не плакать от боли, улыбаться сквозь наскоро стертые слезы и покорно исполнять приказы своей госпожи, как подобает рабыне. Но втайне ненавидела Вивьен Моргану как же, как та ненавидела Мерлина.

                                   *                      *                    *

  Мысли Вивьен невольно обратилась к Мерлину. Вот бы хоть одним глазком взглянуть на этого великого волшебника! Интересно, есть ли у него плащ-невидимка, как у сказочных чародеев? Или колесница, запряженная огнедышащими драконами? А главное, какой он, этот Мерлин? Злой или добрый? Ее госпожу фею Моргану доброй не назовешь. Злая она, как собака, как ведьма… да она и есть ведьма. Оттого и нет у нее ни мужа, ни детей. Кому такая нужна?

   Но, если ее госпожа-ведьма ненавидит Мерлина, значит он не злой, а добрый? Тогда у него, наверное, есть жена. Может, даже и дети. Наверняка он любит их, не то, что ее отец…  Интересно, есть ли у Мерлина дети?

  -Что ты сказала?

  Если бы над головой Вивьен грянул гром, она испугалась бы меньше. Госпожа не терпит, когда кто-то прерывает ее раздумья. Теперь не миновать ей наказания. А на них Моргана изобретательна и щедра…

  -Прости, госпожа… - пролепетала Вивьен, припав к ногам Морганы. – Я нечаянно… Прости меня…

  Она понимала – мольбы окажутся бесполезными. Моргана никогда никому ничего не прощает. Уж она-то это знает…

  -Что ты сейчас сказала!? А ну повтори! – рявкнула фея Моргана.

  -Прости, госпожа, я нечаянно…

  -Дура! Повтори, что ты сказала про Мерлина!

  -Госпожа, прости… Только я подумала… а у Мерлина есть жена и дети?

  -Ха-ха-ха!

  Моргана зашлась в неудержимом, неистовом хохоте. Вивьен смотрела на нее, разинув рот. Да, она не раз видела улыбку на лице своей госпожи – она так сладко улыбалась при виде чужих страданий… Но, чтобы она, могущественная колдунья, фея Моргана, хохотала до слез, до колик, словно какая-нибудь простолюдинка – о таком Вивьен не могла и помыслить. Да что это с ней?!

  -Ха-ха-ха! Вот дурища! Это надо же до такого додуматься! Ах-ха-ха!

  Она уже не хохотала, а хрипела, сотрясаясь всем телом, словно в припадке беснования. Но вдруг смолкла. А потом произнесла:

  -Пошла вон.

  Вивьен поспешила удалиться, радуясь, что на сей раз ей повезло. Прежде такого не случалось никогда. Отчего же на сей раз ей вдруг повезло?

                                     *                     *                     *

   Весь остаток дня она раздумывала над этим, спрятавшись в своей каморке под лестницей. Благо, времени для размышлений у Вивьен на сей раз было вдоволь: госпожа Моргана словно забыла о ее существовании. А ведь прежде она по сто раз на день и по любому пустяку требовала к себе Вивьен и за малейшее промедление бранила ее и награждала оплеухами. Не говоря уже о том, что сегодня Вивьен чудом удалось избежать наказания. Причем вполне заслуженного. Вот чудо-то!

  Только вот чудо ли это? Да, прежде Вивьен верила в чудеса. Сколько раз, по ночам, сотрясаясь от беззвучных рыданий под жалкой дерюжкой, служившей постелью ей, бывшей дочери родовитого лорда, а ныне жалкой рабыне проклятой ведьмы, она молила доброго Боженьку о чуде. Он должен ее услышать, должен вызволить отсюда, должен вернуть к матушке, к любимым сестрам. Ведь она всегда в Него верила, всегда Ему молилась, всегда старалась соблюдать Его заповеди. Почему же Он тогда не хочет помочь ей?

  Но желанного чуда так и не случилось. И тогда Вивьен перестала верить и в чудеса, и даже в Бога. Место утраченной веры в ее сердце заняли ненависть и жажда мести. Увы, ей было не под силу тягаться с ненавистной Морганой. По крайней мере, пока. Что ж, в таком случае она должна казаться покорной. Но лишь до тех пор, покуда ей не представиться случай одолеть Моргану и с лихвой расплатиться с ней за все свои обиды.

    Постепенно Вивьен научилась лгать и лицемерить так ловко и искусно, что Моргана решила: ей наконец-то удалось сломить гордыню рыжеволосой девчонки, в свое время дерзко бросившей ей в лицо: «я тебе не рабыня, я – леди Вивьен».

  А тем временем Вивьен наблюдала, подмечала, раздумывала… и, как видно, ненароком додумалась сегодня до чего-то очень важного. Это касается Мерлина. Потому-то Моргана и не наказала Вивьен, и словно забыла о ней на целый день, что сейчас сидит и раздумывает над ее словами. Как видно, ничего подобного ей самой в голову не приходило… вот и верь после того в хваленую мудрость феи Морганы!

  Что ж, теперь Вивьен знает, как ее одолеть! Хитростью! 

                                    *                      *                        *     

       Вивьен не ошиблась в своих догадках: остаток того дня Моргана провела в уединенном покое без заморских ковров, без витражных окон и гобеленов на стенах. В этом покое, больше похожем не на жилище феи, а на монашескую келью, Моргана составляла волшебные зелья, колдовала, изучала книги. Однако не только те, в которых были записаны всевозможные заклинания и составы волшебных зелий. Там было много иных книг и свитков: пергаментных, папирусных, написанных на латыни, на греческом, и даже на языке той далекой страны, где родился Христос. Знай о них те, кто учил юную Моргану чародейству, они удивились бы не меньше, чем изумились бы христиане, узнав, что колдунья, отрекшаяся от истинной веры ради служения бесам, внимательно изучает Священное Писание и творения Святых отцов.

  Да, Моргана давным-давно отреклась от веры в христианского Бога. Ведь не даровал же Он тогда ее отцу победу над королем Утером. Хотя они всей семьей молили Его помочь правому… Почему же тогда победил неправый? Опять же, в монастыре, куда после этого сослали Моргану лишь за то, что она была дочерью человека, восставшего против несправедливого короля, было немало сестер, которых привела в обитель не глубокая вера, а просто-напросто нужда. Иные и вовсе оказалась там против воли, так же, как Моргана. Неудивительно, что кое-кто из этих невольных инокинь вел отнюдь не благочестивую жизнь. Как же Господь, Благой и Милостивый, мог допустить такое? Как Он допускает то, что сплошь и рядом люди нагло и безнаказанно нарушают Его заповеди? Разве это справедливо: потакать грешникам и оставлять праведных без заслуженных ими наград? И стоит ли после этого верить в такого Бога?

    Некогда жители языческого града Ефеса, вняв проповеди Святого Апостола Павла, и пожелав принять веру Христову, сожгли свои колдовские книги3. Однако, в отличие от пылких ефесян, богоотступница Моргана не спешила предать огню писания христиан. Не потому, что они все еще были ей дороги. Просто они могли пригодиться ей в борьбе с бывшими единоверцами. Например, с Мерлином. Ведь он – христианин.

  Моргана служит бесам. Так говорят единоверцы Мерлина. Что ж, как утверждают они сами, у бесов есть восемь наживок, на которых они уловляют людские души. Христиане называют их страстями. И имена тем страстям: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие и гордыня4. Вот только какой из этих страстей подвержен ее враг Мерлин?

  Много раз Моргана размышляла об этом, припоминая и сопоставляя все, что знала о великом волшебнике из собственных наблюдений за ним во время приездов к королю Артуру или от своих многочисленных соглядатаев. В самом деле, какой страсти подвержен Мерлин? Если бы знать наверняка!

  Чревоугодие? Да, много раз, посещая короля Артура, она видела Мерлина за ломящимся от яств пиршественным столом. Но, говорят, будто у себя дома Мерлин живет строгим постником. Нет, кто-кто, а Мерлин не чревоугодник. И не сребролюбец. Все это слишком низменные страсти, годящиеся для уловления низменных душ. Мерлин не таков.

  Гнев? Да, говорят, будто в юности Мерлин был вспыльчив и горяч. Но со временем укротил свой пылкий нрав, как дикого коня. Жаль… Будь Мерлин гневлив, она бы справилась с ним без труда. Ведь не зря гласит поговорка: где гнев говорит, там разум молчит…

  Мерлин спокоен и рассудителен. Он помогает всем и не завидует никому. Потому что привык довольствоваться малым и радоваться тому, что имеет. Стало быть, он не подвержен печали и унынию. Это – удел праздных и завистливых людей. А великому Мерлину чужды и праздность, и зависть.  

  Тогда как насчет тщеславия? Ой ли? Ведь вместо того, чтобы короновать Артура, Мерлин мог бы сам стать королем. Окажись Моргана на его месте, она не упустила бы своего. Но то, что Мерлин поступил иначе, доказывает – он не тщеславен, как какой-нибудь трусливый и чванный сэр Кей, который только и знает, что бахвалится: «я – молочный брат самого короля Артура». Хотя сам при этом – полное ничтожество, и без Артура – все равно, что нуль без палочки.

  Что ж, в таком случае, осталась лишь одна, последняя, восьмая страсть… Впрочем, нет, она забыла еще одну…

  Нет, об этом и подумать смешно! До чего же глупа эта Вивьен! «Есть ли у Мерлина дети?» Откуда ж им быть, если Мерлин никогда не знал женщины! Ведь он учился у Блеза! А Блез, как и те, у кого обучалась колдовству она сама, твердо и непреложно верил: чародей, не устоявший перед голосом плоти, в одночасье теряет все свои магические способности и становится обыкновенным человеком. Наверняка, и Мерлин в это верит, хотя он, в отличие от Блеза, христианин. И говорят, набожный…

     Набожный христианин и при этом чародей? А ведь, по их (Моргана чуть не обмолвилась: «по нашей») вере, волшебство, колдовство, чародейство (как ни назови, все одно) являются тяжким грехом. Именно поэтому те ефесские чародеи, которых обратил в Христову веру Апостол Павел, поспешили сжечь свои колдовские книги. А Мерлин всю жизнь занимается волшебством. Горячо верует в Бога, и, тем не менее, тяжко грешит против Него. Не по неведению – по собственной воле. Несомненно, что причиной тому может быть лишь одна страсть. Та самая, восьмая страсть, что зовется гордыней.

  В самом деле, кем бы стал Мерлин, если бы последовал примеру жителей Эфеса и отрекся от волшебства? Обыкновенным человеком, таким, как прочие люди5. Но, как видно, великому чародею Мерлину его величие дороже, чем спасение души. А ведь в христианских книгах написано: Бог гордым противится6. Моргана хорошо запомнила эти слова… с самого детства, когда ее готовили к монашескому постригу.

  Но что, если она недооценила Мерлина? И на закате жизни он все-таки отрекся от волшебства, в котором был так искусен прежде? Знать бы это наверняка… Только вот как узнать?

  Тут нужен не соглядатай, поднаторевший в искусстве выслеживать и высматривать, а потому видящий вражескую ловушку даже там, где ее на самом деле нет и в помине. И ни в коем случае не тот, кто сведущ в магии: маг мага видит издалека, как рыбак рыбака. Нет, тут нужен самый обыкновенный человек: наивный, не блещущий умишком. Стало быть, не внушающий подозрений.

  Такой, как эта дурочка Вивьен.

  Хотя именно ее глупый вопрос помог сейчас Моргане придумать дьявольски хитрый план…

  Что ж, в таком случае, именно ее Моргана и подошлет к Мерлину. Благо, жизнь рабыни ничего не стоит. Сгинет где-нибудь по дороге или сбежит – беда невелика. Разве у Морганы и без нее мало рабов?        

                                                 *                 *                *

     …Мерлину не спалось. Может быть, потому что за окнами его башни яростно бушевал холодный осенний ветер, ломясь в наглухо закрытые ставни и завывая в печных трубах. А, может, сон просто не шел к нему. Что ж, бессонница – удел многих стариков. Как-никак, Мерлину было уже сто лет, если даже не больше. Неудивительно, что люди считали его бессмертным. Или существом из иного мира в обличье величавого седовласого старца. Ведь своих сверстников, помнивших его резвым и вспыльчивым черноволосым юношей или зрелым мужем, Мерлин пережил давным-давно…

    Много же он пожил на свете... Но счастливо ли? Прежде Мерлин не задумывался об этом. Ведь тогда у него были дела поважнее. Учиться, а потом путешествовать по чужим странам, чтобы пополнить и углубить те обширные и разносторонние знания, начатки которых он получил от своего учителя Блеза. Когда же кончилось его ученье, началось служенье. Ведь дал же он когда-то, еще в далеком детстве, обет служить Богу и людям. Вот он и помогал другим, от королей до простолюдинов, кому - щедрой милостыней, кому - мудрым советом, а кому и волшебством. Потом он опекал юного Артура, помогал ему взойти на трон, и, что было гораздо труднее, удержаться на нем. Ведь сколько было тогда пересудов, сколько толков! «А правда ли, что этот Артур - сын короля Утера? А, может, он сын герцога Горлейса, первого мужа леди Игерны? Поди узнай точно, когда она зачала Артура: будучи еще женой Горлейса или уже его вдовой? Опять же, была ли Игерна в ту пору законной женой короля Утера? Иначе Артур – всего лишь бастард, не имеющий никаких прав на королевский титул… Кто докажет, что он сын Утера? Мало того – что он его законный сын?

  Но теперь, когда его всеми признанный воспитанник твердо и мудро правит Британией, не нуждаясь в помощи Мерлина, настало ему время отдохнуть от трудов своих. И перед тем, как опочиет он вечным сном, вспомнить всю свою жизнь и решить, правильно он ее прожил или нет. Он должен понять это, чтобы успеть покаяться пред Тем Единственным, Кому может сказать: «Отче…»   

    Ведь своего земного отца он не знал. Что до матери, то он помнил лишь ее руки, нежные, ласковые, пахнущие лавандой и кипарисом.  Напоминал о ней и серебряный образок, который он носит поныне – ее единственный дар сыну, ее благословение. Только и всего. Зато он хорошо помнил тумаки и затрещины, которыми щедро награждали его тетка по матери, леди Лионесса и ее муж, сэр Агловаль, в чьем имении он провел детские годы. Они не называли его иначе, как бесенком и чертовым отродьем. А вслед за ними точно так же звали Мерлина и слуги. Так что ему не раз думалось: неужто он и впрямь сын дьявола? Похоже, что так… Ведь иначе не объяснить, почему те, кому он не делал ничего дурного, напротив, всегда старался помочь и услужить, так ненавидят его.

  Мерлин, сын дьявола… Впрочем, тогда его звали еще не Мерлином, а Амвросием. Вот только так называл его лишь один-единственный человек.

   То был местный священник, отец Эгидий, кроткий, полуслепой старик. Когда Мерлина обижали (а это бывало чуть ли не каждый день), он, на ходу утирая слезы, бежал к отцу Эгидию. А тот утешал его:

  -Не плачь, мой соколик, не плачь, дитятко. Лучше помолись Боженьке – глядишь, Он тебя и утешит. Детская молитва до Бога доходчива. И я с тобой вместе помолюсь. Повторяй за мной: «Господи, спаси и помилуй отца моего духовного, родителей моих…»

  -Батюшка, а это правда, что я – сын дьявола? – однажды полюбопытствовал Мерлин.

  -Что ты, что ты, дитятко! – испуганно крестясь, заохал старик. – Да как только тебе такое в голову взбрело?

  -Тетя так говорит. И дядя тоже. Все так говорят…

  -Мало ли кто что болтает. – с неожиданной для него твердостью возразил отец Эгидий. – Только неправда это. Всяк человек – творение Божие. Другое дело, что сами люди грехами своими оскверняют в себе образ Божий. Да какой ты сын дьявола?! Ты же крещеный, стало быть, Божий. Сам я тебя и крестил, и нарек Амвросием в честь великого Святителя Медиоланского, правой веры поборника, грешников обличителя. И вот еще что скажу: нравом уродился ты в свою матушку. Чистейшей души была женщина. Оттого и не зажилась она в миру, ушла в святую обитель, а оттуда перешла в обители небесные…

  -Батюшка, а, может, мне тогда тоже в монастырь уйти?

  -Не спеши, подрасти еще чуток. Опять же, человек предполагает, а Господь располагает. Может, не суждено тебе стать монахом. А кем тогда? Бог весть. Вот и молись Ему, чтобы наставил Он тебя на стези правые, на пути спасения…

  Однако Амвросий уже решил: когда он вырастет, то непременно уйдет в монастырь, чтобы служить Богу.

  Вот только вышло все иначе…  

                                              *                       *                *

   Было ему тогда лет шесть. Или больше? Этого Мерлин уже не помнил. Помнил одно – в тот день сэр Агловаль, оседлав гнедого жеребчика, такого же упитанного, как и он сам, отправился в гости к соседу – сэру Финеасу. А обратно вернулся уже на закате дня: с багровым лицом и осоловелыми глазами, едва держась в седле. Как видно, сэр Агловаль хорошо угостился у сэра Финеаса…не случайно он по нескольку раз в неделю наведывался к хлебосольному соседушке на дармовые эль и свинину. Но что поделать, если его жена, леди Лионесса, была скупа, да так, что не только слугам, но даже ему, своему мужу и господину, не позволяла съесть лишний кусок или выпить лишнюю кружечку, и устраивала строгий разнос тому, кто дерзал ее ослушаться. Может, потому сэр Агловаль и налегал так на соседский эль, что во хмелю чувствовал себя полновластным хозяином, а не подкаблучником своей скупой и сварливой супруги…  

  Разумеется, Мерлин… нет, тогда еще Амвросий, решил помочь дяде слезть с коня. Но ноги подвели тучного сэра Агловаля – не удержав равновесия, он шепнулся на землю, как сырое тесто. После чего с грязной бранью напустился на племянника:

 -Ах ты, сукин сын! Чтоб ты сдох!

  Амвросий молчал, когда бранили его самого. Но мог ли он спокойно слушать, как этот старый пьяница порочил его покойную матушку, чистейшую из женщин?! Вспыхнув от гнева, он крикнул дяде:

  -Сам сдохни!

  Сэр Агловаль прорычал еще что-то, замахнулся рукой, потерял равновесие… Но тут скотник Тум, широкоплечий, вихрастый, придурковатый детина, с любопытством следивший за перепалкой господина и его маленького племянника, бросился к нему, подхватил и повел в дом. Что до Амвросия, то он благоразумно решил спрятаться где-нибудь от греха подальше до завтрашнего утра. Ведь не зря говорят: утро вечера мудренее. Дядя проспится и все забудет. Тем более, что перепалки между людьми – обычное дело. Сколько раз ему самому желали сдохнуть или провалиться сквозь землю. И что же? Да ничего! Мало ли кто кому что скажет…

   Амвросию не пришлось долго искать место для ночлега: по-собачьи, ползком, он юркнул под крыльцо (благо, в ту пору он был сущим заморышем). Там жила дворовая собака Дара – старая, серая, как волчица и такая тощая, что можно было пересчитать все ее ребра. Амвросий и Дара были давними и закадычными друзьями. Не раз Амвросий, поглаживая лобастую голову Дары, делился с ней куском хлеба, припрятанным от обеда. А она шершавым языком слизывала слезы с его заплаканного лица…

  Прижавшись к теплому, мохнатому боку Дары, Амвросий заснул. И спал крепко и долго – до самого рассвета.

  Его разбудили шум во дворе, крики, жалобные причитания:

  -Люди добрые! Найдите его, Богом молю, найдите! Колдун проклятый! Убийца!

  Это вопила леди Лионесса. Ей вторили слуги.

  -Точно, колдун! Я сам слышал, как он господину смерти пожелал! Вот он оттого и помер. – басил Тум.

  -Как?! Господин наш помер?

  -То-то и оно, что помер. Лег спать и не проснулся.

  -С нами сила крестная! А где же колдун?

  -Спрятался. Ничего, он от нас не уйдет! Ужо мы ему покажем!

  -Говорят, колдуна лучше всего в землю живем закопать, а сверху кол осиновый воткнуть, чтобы он оттудова назад не вылез.

  -Да уж проще сжечь его…

  Амвросий похолодел от ужаса. Ведь это они о нем! Но неужели они верят, будто это он убил сэра Агловаля? Он же его пальцем не тронул! Да, но все, кто был на дворе в злосчастный вчерашний вечер, слышали, как Амвросий пожелал ему смерти. Вот и сбылось его проклятье… Сэр Агловаль мертв, мертв по его вине. И теперь Амвросия ждет смерть…

   Тем временем Дара тянула его за подол рубахи, словно даже ей было ненавистно общество колдуна и убийцы. Или она советовала ему поскорее уносить ноги? Но в том-то и дело, что ворота в усадьбу наглухо заперты. Правда, можно добежать до старой яблони, что растет у высокой ограды, которой обнесена дядина усадьба, забраться на нее, а потом спрыгнуть вниз уже по ту сторону. По деревьям Амвросий лазит, как белка – ведь на них так хорошо прятаться от тех, кто может и хочет тебя обидеть… Но успеет ли он добежать до спасительной яблони?

  Амвросий осторожно выглянул наружу. К счастью, возле яблони никого не было. Что ж, была не была! Тем более, что для него это единственный шанс спастись.

  Но тут скотник Тум, глубокомысленно почесав в затылке, промолвил:

  -Братцы, а что, если он под крыльцом схоронился?

  -Вот дурак! Да там только собаке пролезть.

  -Так-то оно так, а все ж проверить не лишне будет. – ответил Тум и затопал к крыльцу.

  Амвросий хотел молиться, но от страха не смог припомнить ни одного слова, кроме: «Господи… Господи…» И вдруг…

   Дара с яростным лаем вылетела из-под крыльца и бросилась на скотника. От неожиданности он упал, отбиваясь от собаки, осыпая ее бранью и ударами. Ему на подмогу поспешили другие. Тем временем Амвросий со всех ног кинулся к яблоне, вскарабкался на нее и был таков.

  Вихрем он пронесся через поле, через овечий выгон, к черневшему вдали лесу. Этот лес пользовался в округе дурной славой. Говорили, будто в самой его чащобе живет злой колдун-людоед. Но сейчас для Амвросия этот страшный лес был единственным спасением.

  Он мчался между деревьев, как олень, гонимый охотниками, как стрела, выпущенная из тугого лука. Где-то вдали раздавались яростные крики и лай собак. Но Амвросий слышал лишь бешеный стук своего сердца. Пока не оступился на бегу и не полетел кубарем куда-то вниз, в темноту. Что было дальше – он не помнил.

   А дальше было то, что его нашел и выходил живший в лесной чащобе старый чародей по имени Блез.   

   И началась для Амвросия новая жизнь. Вот только не сразу он согласился начать ее. И стать Мерлином.

                                           *                           *                   * 

  -Дитя мое, я не знаю, чей ты сын. – промолвил Блез, когда Амвросий окреп настолько, что смог поведать ему о себе, а заодно и кое-о чем спросить его. – Одно могу сказать точно – ты самый обыкновенный человек. Как и я. Но ты явно наделен способностями к волшебству. Сам подумай: стоило тебе только пожелать своему обидчику смерти, как он тотчас же умер. Вот какая в тебе сила! Зарывать такой талант в землю – просто безумие. Ты мог бы стать могучим волшебником! И я готов помочь тебе в этом. Ну как? Ты согласен?

  Амвросий молчал. Ведь отец Эгидий не раз говорил ему, что волшебство – это колдовство. А колдовство – это великий грех. И те, кто им занимается, служат бесам. А после смерти попадают в ад, на вечные муки. Страшно… Нет, он ни за что не согласиться стать колдуном!

    Тем временем Блез продолжал ласково уговаривать его: 

  - Мне давно нужен ученик. Такой способный, как ты. Хочешь стать моим учеником?

  Амвросий молчал. Дрожащей рукой коснулся серебряного образка на груди. Он пытался молиться, но от молитвы его отвлекал вкрадчивый голос Блеза:

  -Я понимаю тебя, дитя. Ты христианин. И ваши священники наверняка внушили тебе, что волшебство – это грех. Но пойми – для тебя это единственный шанс выжить. Ведь, насколько я понял, ты круглый сирота. Ты бессилен и беззащитен. Однако, став волшебником, ты сможешь карать своих врагов, жить в роскоши, в славе, исполнять любое свое желание. Согласись, для тебя это наилучший выход…

  -Не нужно мне этого! Я христианин! Я ни за что не стану служить бесам! Только Богу! Я уйду в монастырь! Как моя матушка!

  -Вот как… - усмехнулся Блез. – Но ведь я и не требую, чтобы ты отрекся от своего Бога и поклонялся тем, кого вы зовете бесами. Просто, если ты согласишься стать моим учеником, у тебя будет намного больше возможностей послужить своей вере, чем у всех остальных твоих единоверцев. Стоит ли их отвергать? Кроме того, насколько мне известно (а я кое-что знаю о вас, христианах!), среди последователей вашего Бога нет ни одного практикующего чародея. Ты будешь единственным, кто совместит занятия волшебством со служением Ему. Подумай, ведь не случайно же твой Бог привел тебя ко мне. Значит, Он хочет, чтобы ты стал не монахом, а волшебником. И, пока стоит мир, люди будут помнить и прославлять великого Мерлина…

  -Я не Мерлин! Я – Амвросий!

  -Видишь ли, мой мальчик, это христианское имя не подходит для будущего великого волшебника. А Мерлин – это звучит гордо. Ведь это имя означает: кречет. А кречет – птица высокого полета. Так ты согласен, Мерлин?

  -Ну, хорошо… Я согласен.

  -Вот и славно, Мерлин. Я рад, что не ошибся в тебе. А теперь приступим…

  Чему только не учил его Блез! Читать и писать, исчислять ход небесных светил, составлять лекарства и яды, играть на арфе и слагать песни. Он рассказывал Мерлину о славных деяниях и чудовищных злодействах великих людей разных времен и народов, о зверях и птицах, о рыбах и гадах морских. Показывал ему звезды и называл каждую из них по имени. А еще учил его заклинаниям, в том числе таким, которые запрещено доверять бумаге и чернилам – можно лишь передавать их из уст в уста. Учил варить волшебные зелья, принимать обличье зверей и птиц, насылать бури и укрощать их. Учил всему, что знал и умел сам.

  А Мерлин поглощал знания так же жадно, как изголодавшийся человек поглощает пищу. Ведь дело Господне не должно творить с небрежением7. Поэтому он, первый и единственный на свете волшебник-христианин, должен стать великим волшебником. Сколько пользы сможет он тогда принести делу веры, делу Истины!

  Вот Мерлин и учился… Сначала у Блеза, а потом в чужих странах, куда послал его старый чародей. Когда же Мерлин вернулся, Блез с удовлетворением убедился – его ученик и воспитанник добился таких успехов в волшебстве, что ему самому впору брать у него уроки. Несомненно, вскоре Мерлин займет подобающее ему место среди сильных мира сего. И в этом заслуга Блеза, который додумался до того, что не приходило в голову ни одному из его собратьев-чародеев: внушить пылкому, истовому христианину то, что вера в Бога и занятия волшебством отнюдь не противоречат друг другу. Напротив, они вполне совместимы. Ибо для служения истине все средства хороши…

  А что есть истина? Пусть над этим ломают голову другие. А Блез не думал: он действовал. И подарил миру великого чародея Мерлина.      

                                      *                    *                   *

  А потом? Что было потом?

  Но тут раздумья Мерлина оборвал чей-то крик. Он прислушался, однако не услышал ничего, кроме стука ставен и завываний ветра. Может, ему показалось? Нет…опять кричат. Кто-то зовет его на помощь. Но откуда здесь, в глухой лесной чащобе, посреди которой стоит одинокая башня – жилище великого Мерлина, оказался человек?

  Впрочем, стоит ли раздумывать об этом? Главное – спасти этого несчастного. Ведь так заповедал Господь, Которому Мерлин служит всю свою долгую жизнь, и будет служить до самой смерти.

   Скорей! Скорей!

  …Вивьен даже не пришлось притворяться. Пробираясь по этому проклятому лесу, она изранила ноги, в клочья изорвала одежду, исцарапала в кровь лицо и руки. А под конец еще и заблудилась, так что уже прощалась с жизнью. Наверное, если бы не этот незнакомый седобородый старик, который нашел ее в глухой чащобе и отнес в свое жилище, не быть бы ей живой…

  -Кто ты, дитя? Как ты попала сюда? – ласково спросил Мерлин, когда рыжеволосая девочка-подросток, найденная им в лесу, наконец-то очнулась.

  -Меня зовут Вивьен… Я сирота… - от жалости к себе на глаза Вивьен навернулись неподдельные слезы. – Я была рабыней Морганы. Но я убежала от нее…

  За годы, проведенные в рабстве у феи Морганы, Вивьен поднаторела в искусстве лгать. Впрочем, разве она лгала этому старику? Нет, она всего-навсего рассказывала ему о себе полуправду. Ведь полуправде люди верят больше, чем откровенной лжи. Разве не так? Опять же, признайся Вивьен, что она вовсе не бежала от Морганы, а была ею послана, и с какой целью, и к кому именно – этот старик бы ни за что ей не поверил. Кстати, кто он?

  -Я Мерлин. – ответил старик, словно отвечая на безмолвный вопрос Вивьен.

   Похоже, узнав о том, что перед ней – сам великий Мерлин, девочка от страха лишилась чувств. Нет, это она просто сомлела от усталости…

   Взяв Вивьен на руки, Мерлин понес ее в ту самую комнату, которую он в свое время приготовил для короля Артура на случай, если тот надумает наведаться к своему старому наставнику? Вот теперь она и пригодилась... Тем более, что Артур не торопится навестить его. Что ж, как видно, у него, короля, вдобавок, человека женатого, есть дела поважнее, чем поездка к старому Мерлину…

   В молодости Мерлину были неведомы муки одиночества. Лишь теперь, на склоне лет, покинув шумный королевский двор в поисках давно желанного покоя, он понял, как тяжела одинокая старость. Может быть, ему все-таки не стоило становиться волшебником, тем самым обрекая себя на вечное одиночество?

  Какой же он маловерный! Ведь теперь, когда Господь послал ему это милое, невинное дитя, он больше не одинок.

  Господи, слава Тебе!

                                            *                         *                      *

  Вместе с Вивьен в башне Мерлина поселилась радость. Девочка была весела и шаловлива, как котенок. Как забавляли Мерлина ее милые детские выходки! Например, когда она, усевшись к нему на колени, словно пташка – на жердочку, куталась в его седую бороду, с самым серьезным видом заявляя, что хочет одеться его премудростью. Великий Мерлин никому бы не позволил такого непочтения к себе. Даже королю Артуру. Но Вивьен он позволял все. Потому что привязался к ней, как к дочери, которую на старости лет Бог даровал ему на утешение и радость.

  Между прочим, несмотря на всю свою детскую непосредственность, Вивьен оказалась на редкость наблюдательной. Как-то раз, когда они сидели у камина, глядя на весело пляшущие по сосновым поленьям языки пламени, девочка спросила его:

  -А что это у тебя за кольцо, Мерлин?

  -Какое? Вот это? – показал он на массивный золотой перстень, полученный в дар от короля Артура. Или это (он коснулся пальцем золотого кольца с крупным темным аметистом, которое пожаловал ему покойный Утер Пендрагон за содействие в женитьбе на вдове герцога Горлейса, прекрасной Игерне)?

  -Нет, вот это. – Вивьен указала пальчиком на скромный перстень с красноватым, словно светящимся изнутри, камнем, на котором виднелись какие-то полустертые знаки. – Что это за кольцо?

  -Это перстень моего учителя Блеза. – ответил Мерлин. – Он сделан из железа. Но не добытого в недрах земли, а упавшего с неба. Блез говорил, что это очень древний перстень. И что он получил его от своего умирающего учителя, а тот – от своего, и так далее. Вот и мне Блез подарил его лишь перед смертью. А до того он никогда не расставался с этим перстнем.

  -А можно мне его померять? – попросила она так, как просит ребенок, заметив на пальце у взрослого человека блестящее красивое колечко.

  -Нет, дитя. – ласково ответил Мерлин. - Меряй любое из моих колец, но только не это. Блез велел, чтобы я не снимал этот перстень до самой смерти. А перед смертью передал его своему ученику. Как он – мне.

  Как давно это было! Но Мерлину никогда не забыть, как умирал его учитель Блез.

                                     *                         *                      *

  Он так спешил к Блезу, что загнал насмерть быстроногого вороного жеребца. А потом во весь дух бежал по знакомому лесу… так быстро он не мчался даже тогда, ребенком, когда за ним по пятам гналась смерть. Только бы успеть! Ведь учитель просил… нет, требовал, чтобы Мерлин непременно навестил его перед смертью. Что ж, оно и неудивительно – ведь и обыкновенные люди, расставаясь с жизнью, прощаются с родными, напутствуют и благословляют их. А Блезу Мерлин был как сын. Только бы успеть!

 -Господин… - с почтительным поклоном произнес старый раб, которого он в свое время прислал в услужение одряхлевшему Блезу. – Господин, тут что-то неладно. Старый господин уже неделю лежит без памяти, ни ест, ни пьет. А временами кричит, да так страшно, что у меня аж мороз по коже. Что это с ним, господин? Боязно мне…

  -Замолчи, дурак! – прикрикнул на него Мерлин и направился туда, где на узком ложе, покрытом волчьими шкурами, недвижим и безгласен, лежал Блез.

  Болезнь иссушила его учителя так, что он казался ребенком, почти таким же тщедушным, каким был сам Мерлин, когда попал к нему. Черты лица заострились, глаза запали так, что черные провалы глазниц под седыми кустистыми бровями казались бездонными. Увы, даже волшебники стареют и умирают, как обыкновенные люди. Вот и Блезу пришел черед умереть… Или он уже мертв? Похоже, Мерлин приехал слишком поздно… Как жаль!

  Опустившись на колени перед смертным ложем Блеза, Мерлин мысленно стал просить у него прощения. Что еще ему оставалось? Ведь он не исполнил последнюю волю того, кому был обязан всем своим величием…

  -Мерлин? Это ты? Наконец-то!

  Мерлин вздрогнул, поднял глаза… и поначалу не поверил увиденному. Приподнявшись на постели, Блез пристально смотрел на него. И говорил так внятно, даже властно, что странно было слышать подобную речь из уст умирающего.

  -Учитель, слава Богу! – воскликнул Мерлин, бросаясь к Блезу и целуя ему руки. – Скажи, чем я могу помочь тебе?

  Вместо ответа старый чародей протянул Мерлину правую руку, на которой поблескивал железный перстень с красноватым, словно светящимся изнутри, камнем. Этот перстень Блез не снимал никогда. Странно, как он только держался сейчас на его иссохшей руке…

  -Вот и пришло мне время с ним расстаться… - задумчиво промолвил Блез, глядя на заветный перстень. – Сними его, Мерлин. Снимай, не бойся… А теперь надень его себе на правую руку. И никогда не снимай. Снимешь, когда тебе самому придет черед умирать. Тогда отдашь его своему ученику.

  Мерлин не без опаски надевал на указательный палец правой руки тяжелый железный перстень – а вдруг не подойдет? Но странно – перстень Блеза пришелся ему точь-в-точь по руке. И тогда Блез вздохнул с таким облегчением, словно был тяжко и мучительно болен, а теперь почувствовал близость исцеления:

  -Ну вот и все… Теперь мне пора.

  И умер.

  …Блез не велел хоронить себя так, как принято у обыкновенных людей. Гробом старому чародею стала его хижина. Мерлин сжег ее, предварительно забрав себе волшебные книги своего учителя. Так принято у чародеев – учитель передает свои волшебные книги ученику.

  А у него самого нет ни одного ученика… Ведь его единоверцы-христиане, на все лады и во все горло восхваляя мудрость великого Мерлина, при встрече с ним все-таки украдкой крестятся или плюют через левое плечо. Глупцы! Ведь с помощью чародейства он служит истине, а не бесам, как какой-нибудь колдун, вроде этой проклятой вероотступницы Морганы.

  Ах, если бы у него был ученик! Ведь разве должны пропасть втуне великие познания великого Мерлина? Поистине, это будет непоправимая утрата для всего людского рода…    

                                       *                     *                     *

  Поэтому Мерлин был так изумлен и обрадован, когда однажды Вивьен сказала ему:

  -Мерлин, говорят, что ты самый мудрый человек на свете. А я такая глупенькая… Скажи, а мог бы ты сделать меня мудрой? Такой же, как ты…

  -Хорошо, дитя. – ответил Мерлин, не веря своему счастью. Ведь его давняя, заветная мечта иметь ученика наконец-то сбылась. - Я могу научить тебя многому, очень многому. Грамоте и счету, игре на арфе и искусству сложения стихов. Если пожелаешь, я покажу тебе все звезды небесные и назову каждую из них по имени. Поведаю тебе повести о славных и злодейских деяниях великих людей прошлого, расскажу о зверях и птицах, о рыбах и гадах морских. Я научу тебя всему, что знаю сам.

  -А волшебству?

  -Нет, дитя. Волшебство – это мое служение… и мой жизненный крест. Он под силу лишь мне одному. Но не тебе.

  Вивьен обиженно надула губы. Казалось, она вот-вот расплачется. И Мерлин, готовый исполнить любое желание, да что там – любой каприз своей милой приемной дочери, поспешил успокоить ее:

  -Может быть, когда-нибудь потом я научу тебя кое-каким, самым простым и безобидным заклинаниям…

  Кажется, впервые за свою долгую жизнь великий Мерлин слукавил. И перед кем? Не перед каким-нибудь могущественным лордом или даже королем – им он всегда говорил в глаза всю правду, какой бы суровой или горькой она не была. Но перед этим милым дитятей… Право слово, с тех пор, как в его башне поселилась Вивьен, он не узнает себя. Что с ним происходит? Или она околдовала его какими-то неведомыми чарами?

  Полно! Знай эта девочка хотя бы азы волшебства, он без труда догадался бы об этом.

  Что же тогда?

  Ответ прост – он любит ее.

                                      *                   *                  *

   Прошел целый год с тех пор, как Вивьен поселилась в башне у Мерлина. За это время она похорошела, превратилась из нескладной девочки-подростка в такую красивую девушку, что просто загляденье. Она старательно училась у Мерлина, радуя его своими успехами. И терпеливо выжидала того благоприятного момента, когда наконец-то сможет напомнить старому чародею о его обещании научить ее кое-каким волшебным заклинаниям. Ему придется сдержать слово, а уж она добьется того, чтобы дело не ограничилось одним-единственным уроком. Вон, как он радуется тому, насколько успешно и жадно она перенимает от него знания! Еще бы – ведь, кроме Вивьен, у него больше нет учеников. А ей непременно нужно стать волшебницей, мало того – могущественной волшебницей. Лишь тогда она сможет поквитаться с ненавистной Морганой за все свои обиды!

   Да, хоть и слывет эта Моргана феей, а все ж не знает, не ведает, что гораздо больше Мерлина ей следует бояться собственную рабыню Вивьен, пока не знающую ни единого волшебного заклинания. Потому что великий Мерлин во всем потакает Вивьен.

  Как же легко она одурачила этого легковерного старика!

                                              *                *                   *

    А время текло так неспешно и незаметно, как течет в глухой чащобе, по самому дну поросшего травой оврага, студеная лесная речка. Вот только с некоторых пор на Мерлина отчего-то стала нападать странная, необъяснимая тоска. Ему все больше казалось – он совершил роковую ошибку, став волшебником. Как много он потерял, лишив себя счастья любить, иметь детей! Вот сейчас, под одним кровом с ним, живет прекрасная, чистая сердцем девушка. Отчего она не встретилась ему раньше? Отчего Господь не послал ему эту девушку в ту далекую пору, когда он был еще молод? Да, он перестал бы тогда быть великим чародеем Мерлином – он стал бы просто счастливым человеком по имени Амвросий…

  Но что, если эти мысли – бесовское искушение? Кто скажет? Мать? Отец Эгидий? Блез? Напрасно вопрошать мертвых. Истину знает лишь Бог. Но откроет ли Он ее запоздало усомнившемуся в правильности своего жизненного выбора чародею Мерлину?

  И вот однажды, на исходе лета, после очередной бессонной ночи, проведенной в мучительных, но бесплодных раздумьях на сей счет, Мерлин еще затемно отправился в лес. Обычно его всегда сопровождала Вивьен. Но на сей раз старый волшебник решил не брать девушку с собой. Не стоит поверять ей свои тяжкие думы. Пусть себе спит сладко и безмятежно, пока ее не разбудит ласковое летнее солнце…

      Он направился на свою любимую лесную полянку, посреди которой стоял высокий вековой дуб с толстым, в три обхвата, шершавым стволом. Не раз, сидя под этим дубом, Мерлин предавался раздумьям или молился Богу. А то и беседовал с ним. Ведь, пока Мерлин не обрел Вивьен, он был так одинок…

  Увы, бессмысленно было просить совета у старого дуба. Он шелестел о чем-то своем. И ветер, проносясь над ним, тоже пел свою песню. А небо и вовсе молчало. Так что Мерлин вновь почувствовал себя одиноким стариком, не нужным никому. Кроме одной Вивьен.

  И, словно угадав его мысли, из-за деревьев выбежала она. Как же шло ей это ярко-зеленое шелковое платье! Прямо-таки сказочная лесная фея! И, хотя еще не рассвело, мир для Мерлина словно озарился солнечным светом. Ведь он снова был не один, а с нею, со своей ненаглядной Вивьен!

  Опустившись на траву рядом с Мерлином, девушка принялась ласково пенять ему. Отчего он пошел в лес один? Отчего не взял ее с собой? А она так беспокоилась за своего дорогого учителя… Пусть он пообещает ей, что впредь не будет оставлять ее одну. Ведь, если с ним что-нибудь случится, она не переживет этого. Потому что любит его…

  -Что ты сказала, Вивьен?

  -Я люблю тебя… Вот только ты меня не любишь!

  -С чего ты взяла, дитя мое? Ради тебя я сделаю, что хочешь!

  -Тогда научи меня волшебству. Помнишь, ты когда-то обещал мне это? Плохо же ты держишь слово, учитель… И после этого ты еще говоришь, будто любишь меня?

  -Так и быть, я научу тебя одному заклинанию. Оно простое, поэтому запомнить его может даже ребенок. Это было одно из первых заклинаний, которым меня выучил Блез. Оно погружает человека в сон. Правда, не в простой, а в волшебный. Поэтому для того, чтобы разбудить спящего, тот же самый человек, который наложил на него чары, должен прочесть другое заклинание. Думаю, этого тебе на первый раз хватит. А теперь слушай и запоминай…

                                        *                  *                *

   Как же им было хорошо вдвоем на залитой летним солнцем полянке, под сенью могучего векового дуба! Пока Мерлин, опьяненный прежде неведомым, несказанным счастьем, словно юнец, впервые услышавший из девичьих уст «я люблю тебя», не задремал, положив седую голову на колени Вивьен. Тогда она, старательно, словно прилежная школьница, отвечающая урок, принялась читать заклинание, которому он только что научил ее. Поначалу голос девушки дрожал от волнения, но постепенно становился все тверже и тверже, став почти таким же стальным, как у ее госпожи феи Морганы.

  Ну, вот и все. Он спит. Теперь нужно решить, что делать дальше.

  Разбудить Мерлина? Ведь он – единственный человек, который был добр к ней… который любил ее. Но неужели ради этого она должна хоронить себя в этой лесной глуши, живя рядом с по уши влюбленным в нее стариком? Ведь ей всего пятнадцать лет! А ему все сто, не иначе. Бр-р-р… Чего доброго, этот старый дурак еще начнет приставать к ней. А ведь она полностью зависит от этого полоумного колдуна. Нет уж, пусть он себе спит, и чем дольше, тем лучше. Сам виноват.

   А она тем временем отправится ко двору короля Артура, назовется ученицей Мерлина... Это же не ложь, а полуправда, которой люди верят гораздо больше, чем правде. Вивьен примут с распростертыми объятиями: еще бы, ведь к ним пожаловала ученица великого Мерлина… И заживет она при дворе, а потом окрутит какого-нибудь придворного рыцаря покрасивее да побогаче – чем не счастье? Ее будут почтительно называть леди Вивьен… Разве не об этом мечтала она, когда была рабыней феи Морганы?

  Но тогда прощай, месть! Да и пристало ли ей, победившей великого Мерлина, довольствоваться уделом придворной дамы или жены рыцаря? Ведь теперь Вивьен и с самой Морганой может потягаться. Уж, если она сумела перехитрить Мерлина, то ее перехитрит и подавно! Ведь Моргана слабее Мерлина. Вдобавок, боится его. Так что тут даже никаких чар не потребуется: просто припугнуть хорошенько проклятую колдунью, что сон Мерлина будет длиться ровно столько времени, сколько этого захочет Вивьен, и все тут. Да эта Моргана со страху в ногах у нее будет валяться! То-то будет потеха!

  Только что, если она не поверит Вивьен? Пожалуй, надо прихватить с собой в доказательство какую-нибудь вещицу Мерлина. Например, железный перстень, который он носит, не снимая. Приметная вещь… И наверняка хорошо знакомая Моргане. Так что, увидев этот перстень не на пальце своего злейшего врага, а в руках Вивьен, она ей непременно поверит. Ведь Мерлин ни за что не расстался бы с этим перстнем по доброй воле…

  Только вдруг это волшебный перстень? И если Вивьен прикоснется к нему, случится что-нибудь страшное? Например, грянет гром. Или разразится буря. А то и хуже – едва Вивьен возьмет его в руки, как тотчас же упадет замертво? Боязно… Но иначе Моргана не поверит ей. Что ж, придется рискнуть!

  Дрожащими руками Вивьен сняла с пальца Мерлина железный перстень с красноватым, словно светящимся изнутри, камнем, и спрятала его в карман своего зеленого шелкового платья.

  Что было дальше? Да ничего особенного.

  Только великий Мерлин вдруг тихо застонал во сне. И умер.

                                                    *                    *                   *

    А Вивьен, предвкушая скорую и легкую победу над Морганой, явилась к ней с гордо поднятой головой, похваляясь тем, что она сумела одолеть великого Мерлина. Когда же, услышав об этом, чародейка недоверчиво усмехнулась, Вивьен швырнула ей под ноги железный перстень Мерлина – смотри!

  Она не ошиблась: едва Моргана увидела заветный перстень, ее зеленые глаза сверкнули злобной радостью. Тут-то Вивьен и нанесла ей сокрушительный удар: мол, не умер великий Мерлин, а только спит зачарованным сном. И пробудить его может лишь одна Вивьен, наложившая на него чары. Так что, буде не хочет Моргана бед на свою голову, отныне должна она служить своей бывшей рабыне так, как в свое время служила ей сама Вивьен.

  Понятно, что это опять было полуправдой: ведь Мерлин умер. Но зачем было Моргане знать правду? А она, дура, и поверила, и усадила Вивьен на свое резное, похожее на трон, кресло, и принялась низко кланяться ей да называть ее госпожой. Могла ли Вивьен не удержаться от искушения приказать что-нибудь своей бывшей хозяйке, а ныне рабыне? Вот она и велела для начала принести ей вина, да самого лучшего, да самого сладкого…

  Только одного лишь глотка того вина хватило, чтобы Вивьен упала бездыханной на тот самый узорчатый ковер, на котором сиживала когда-то у ног феи Морганы. Умела Моргана составлять яды. И могла ли она оставить в живых ту единственную, кто мог пробудить ее злейшего и опаснейшего врага? А уничтожить двух опаснейших врагов зараз – ведь это же просто неслыханная удача. Разве не так?

   Вы скажете – что нам до всех этих стародавних историй, похожих на сказки? Иные сейчас времена, и мы уже непохожи на людей тех былых времен. Полноте, да что с тех пор изменилось? Ведь так же Благ и Праведен Господь, воздающий каждому человеку по делам его. И так же коварны духи злобы поднебесные8. И борют нас все те же страсти, восьмая из которых зовется гордыней. 

_______________________________   

1.Совеременный английский христианский писатель американского происхождения, автор цикла романов о барде Талиесине, его сыне Мерлине и короле Артуре (первые три из них переведены на русский язык Е. Доброхотовой-Майковой).

2.В ряде деталей эта сказка отличается от других историй о гибели Мерлина. Хотя он на самом деле был христианином, сыном монахини. И при этом – чародеем. Что до Вивьен, то в различных книгах о короле Артуре и Мерлине она именуется по-разному. Например, Вивианой или даже Нинианой.

3. Деян. 19, 19.

4. Для Православной аскетики более характерно учение о восьми страстях. При этом восьмой страстью является гордыня. Однако некоторые православные подвижники (например, Святитель Тихон Задонский), отождествляя печаль с унынием, утверждали, что страстей - семь. Того же мнения придерживаются западные христиане (см. эпиграф), которые, перечисляя страсти, ставят гордыню не на последнее, а на первое место. С христианским учением о страстях связаны всем известные крылатые выражения: «семь смертных грехов» и «семь кругов ада», в каждом из которых страдают души людей сообразно совершенному им греху (это очень ярко описано великим итальянским поэтом Данте Алигьери в его «Божественной Комедии»).

5.Лк. 18, 11.

6. Иак. 6,6.

7. Неточная цитата из Иер. 48,10.

8. Еф. 6, 12.