Омилия

Пресвятая Богородица — Спасительница нашей русской земли. Она укрывает Россию свои благодатным покровом, исполняет наши молитвенные просьбы, смягчает наши очерствевшие от грехов сердца, показывает нам путь Господень. Я хочу рассказать три истории о Богородичной помощи, произошедшие в реальной жизни, и нигде не записанные, а рассказанные мне очевидцами событий. Эти истории о том, как Божия матерь защитила, помогла в скорбях и укрепила в вере мятущиеся человеческие души.

На войне уберегла

Эту историю мне рассказала Мария Яковлевна Попова, до замужества — Красильникова, 1926 года рождения. По воспоминаниям ее брата, Василия Красильникова, вернувшегося с фронта, война была не просто страшной, война была кровавой. Однажды немцы разбомбили штаб и боевые позиции русских солдат. Рядом протекала речка Гусаровка, и вода в речке была красная от крови. Впоследствии ее стали называть Красная Гусаровка.

Как знать мне - что здесь происходит?
Включить ли звезд таинственный ночник.
И на луну смотреть, что бродит,
Меж облаками пряча тонкий лик.

Как знать - где берег мой далекий?
Как скоро встречусь с ним и обниму.
В слезах. А мир вокруг жестокий
Сожмет пружиной гулкую струну

Что родилась необъяснимо.
Душой она зовется неспроста.
Дороги – прямиком до Рима.
Душа – по стопам самого Христа.

  февраль 2011 год
 

Ну что, брат кошка, как живёшь?
Ты созерцательна, беспечна,
И сон здоров, и нрав хорош,
А шёрстка – просто безупречна!
Как будто в мире нет невзгод,
Как будто всё и так прекрасно.
Тебе не важно, есть ли кот,
И ты не куришь ежечасно.
В окно мечтательно глядишь,
Бог весть, что видя там такое.
Стемнело – бодрствуешь, день – спишь.
Я восхищён тобой, не скрою!
Вот говорят: «Собачья жизнь»,
Как будто быть животным плохо.
Тебе не досаждает мысль,
Не видно слёз, не слышно вздохов.
Пускай порою люди мнят,
Что встали на ступеньку выше,
Но сколько раз в теченье дня
Мы видим слёзы, вздохи слышим
Благополучных и калек?
Во всём лишь чёрный кот виновен…
Да, совершенен человек,
Но есть изъян: мышей не ловим.

Три малыша стояли во дворе возле песочницы. Все они были одеты в яркие балониевые курточки. Малыши наблюдали за небольшой птичкой, которая прыгала по краю песочницы, забавно качая хвостиком.
Хотите узнать о чем думал каждый из них?
Первый малыш думал:
—Какая славная птичка. Я никогда раньше не видел такой забавной птички. Обязательно расскажу о ней маме. Мама много знает и расскажет мне, как называется эта птичка.
Другой думал:
— Занятная птичка. Приду домой и непременно ее нарисую. Вот только нужно повнимательнее разглядеть ее и все запомнить.
А третий смотрел на птичку. Но мысли его были в кармане. Да, да в кармане. Там лежала большая замечательная шоколадная конфета "Гулливер". Мальчик нащупал рукой конфету и в животе у него сделалось хорошо, тепло. А в голове пронеслась мысль:
— Как бы потихоньку отойти в сторону и съесть эту конфету. Съесть одному. Такую большую конфету. А потом показать фантик от конфеты этим карапузам. Пусть завидуют.
В это время сзади к малышам подошел старичок.

- Дон-дон-дон, - раздается где-то вдалеке над Москвой. Я прибавляю шаг, направляясь на звук мерных и печальных ударов.
Начинается Великий пост, и я иду на первую в своей жизни литургию Преждеосвященных Даров. Как-то о. Сергий сказал, что на этой службе лучше всего чувствуется дух поста. За его чистым духом я и спешу на колокольный звон по улицам шумной и душной языческой Москвы.
В главном монастырском соборе тепло и сумрачно, в притворе и самом храме много людей. Всего только восемь утра, но служба уже началась, где-то вверху на клиросе читают псалмы.
Я ничего не понимаю в богослужении, поэтому сразу пристраиваюсь в хвост одной из длинных очередей на исповедь. Очередь движется медленно. Невидимый чтец читает и читает что-то печальное и непонятное, внимание скользит по тексту, но не может ни за что зацепиться.
- Господи и Владыка живота моего, - наконец, узнаю слова знакомой по Пушкину молитвы. Голос батюшки из алтаря звучит грустно и приглушенно, будто из потустороннего мира. Мы падаем на пол, усердно делая земные поклоны. Слышно, как монах над нашими головами тоже падает на колени, и, отдышавшись, продолжает читать.

Не грусти, дитя, уходит
Все несбывшееся вдаль,
И коль нас судьба не сводит,
Коль неволит нас печаль,

Помолись украдкой Богу,
Приклонись над тишиной,
Этой горькою дорогой
Не одни идем с тобой…

Помолись, и как ребенок,
Попроси небес покой,
Голос хриплый будет звонок,
Видишь? Церковь за рекой…

Оглянемся на земное,
И прощаясь, все простим,
То, что было дорогое,
В сердце нашем сохраним…

Не грусти, дитя, мы живы,
А коль живы, подождем,
В этой грусти мы не лживы,
В ней отраду мы найдем.

И коль станет очень горько,
оглянись, у звездных врат,
птичий гомон песней звонкой,
нам звучит, как тот набат

Что пророчит вновь о счастье,
и дарует всем опять,
То Небесное участье,
Что земным уж не отнять…

Нашу хрюшеньку Лукерью
Пригласил на новоселье
Ослик маленький ИА:
Приходи, раз мы друзья!

Мой сарай совсем, как новый
Стойло рядышком с коровой.
Сена столько – хватит всем,
С угощеньем – нет проблем!

Луша наша нарядилась,
Очень в гости торопилась.
Прибежала раньше всех,
Чтоб обед был без помех.

- Заходите гости в хлев,
Сено ешьте веселей, -
Рады гости, рад ИА,
Только хрюша очень зла:

- Это что за угощенье? -
Закричала вдруг Лукерья?
- Сена я совсем не ем!
В гости пригласил зачем?

- Не понравилось мне стойло!
Оно Луше не достойно!
Одно сено! Тьфу, трава!
Я голодная с утра!

- Очень жаль, - ответил ИА
- Пусть оно и некрасиво,
У него я как могу
И поем и отдохну.

Игривый март, играй, играй,
А ты сегодня умерла,
Так просто, тихо, как жила…
Весна и смерть…Прощай, прощай.
Под покрывала зеркала…

И где-то там, за пеленой
Последнего земного дня,
Осколки памяти храня,
Лети душа к себе домой,
Лети. А помнить буду я.
2011 март, 17, 15

Постимся постом приятным, благоугодным Господеви
Постовая Стихира

Матушка Анна была миловидной женщиной с мягкими чертами круглого лица, обрамленного волнистыми волосами, мягким тембром тихого голоса и мягким взглядом. Но при всей ее мягкости, в матушке чувствовалась непреодолимая сила, и за эту силу в храме ее уважали и любили. И она любила прихожан. Своею строгой, материнской любовью.

С батюшкой они вырастили двоих детей - сына и дочь. Но дети уже имели свои семьи. И потому семьей матушки стала церковь. Приход у них - небольшой, городок – маленький, все знали друг друга. По воскресеньям вместе пили чай в церковной трапезной.

Обычно матушка пила чай в компании старушек-церковниц, но сегодня она села рядом с девочкой Олей. Оля была в этом храме недавно. Как постучался к ней бедою Бог, как одела она платье темное, косы спрятала, улыбку с лица стерла, так Ольга в храм пришла. И уходить не хотела. В храме ее приняли, утешили, любовью вылечили. Беда отошла назад. А вот Ольга в храме осталась. И матушка полюбила ее, как дочь свою. Чувствовала в ней душу родную..

Ослабли воины, поникли их ряды
и в тыл идут, чтоб только выжить
и вместе с ними я и ты
предатель наш - земная нежность

свой щит и меч запрятав в тайники,
и сняв навеки верную кольчугу,
покинули мы воинов ряды
и спрятались мы за спины супругов

то доля женская - смиренной, кроткой быть,
вся сила наша в слабости творится
- сами себя хотим мы убедить,
но нам ночами битва снится:

удары палиц, лязг мечей,
и пулей свист у самого затылка...
проснувшись, крестим мы своих детей -
и их наступит время поединка

и снова кутаемся в слабости наряд,
целуем мужа в лоб его прохладный,
обед готовим, растим сад,
живем мы просто, даже ладно

и лишь порой не удержать
тоски, нахлынувшей невольно:
могли б костьми в сраженьи пасть
несбыточные мы герои

но все же вера в нас живет,
и меч как прежде острым держим,
что нас Всевышний позовет
в Последний Бой. Мы ждем с надеждой.
 

«Географию древнего мира» Арсений Тарковский помнил лучше, чем «на четверку». Ибо муза одарила поэта при рождении необычайной чуткостью к феноменам культуры.

«Там южная звезда стоит на небосклоне», - озаренность родного края, античной, мировой культурой разлита во всем поэтическом наследии уроженца степного города. Правда, понятие Родины у него простирается значительно дальше городских стен (хотя сам Елисаветград – «потерянный рай детства» – образ особой неприкосновенности). Город как бы охватывает Степь: Причерноморье, Приазовье… И диахронически - огромное пространство, нанесенное на античные карты, описанное Геродотом, включенное в Ойкумену. Мир, живущий в античном сознании: как существовал Рим, так существовала и степь (Скифия, Гиперборея). Она до сих пор овевает обаянием высокой античной культуры, пластичной и человечной.

Осень в Чернигове

Улыбкой неразгаданно прозрачной,
Летящей над землей, как облака и птицы,
Опять влечет нас осень,
Опуская
На влажные костры тугих дорог.

И темный пруд, мелькнувший сквозь деревья,
Как в колокол, ударит по глазам.

Себя узнать внезапно, внезеркально
И встретить в древнем веке
Пылающего города, где жил
Светловолосый прадед мой.

Дыхание его
Еще парит под сводами собора.

Ладонь свою вложить
В глубокий след его руки,
Творящей певучий храм,
Что музыкой взнесенных куполов
Немые души окрылял свободой.

И осень возвращает нам свободу
От нас самих, сиротствующих летом
В пылу непоправимого веселья.

Лишь в миг прощанья мы обнажены,
Как ветка, потерявшая листву.
Она уже не просит ничего.
Но, Боже мой! Уж лучше бы просила.

Как беззащитны мы перед любовью.

А осень смотрит детскими глазами,
И времени как будто не бывало.
Мой прадед строит храм.
Мы снова любим.
Деревья в листьях.
И душа тепла.

Я лежала на снегу и смотрела на небо, и небо прижимало меня к земле. А верхушки деревьяв покачивались и о чем-то шептались. И я думала, что, возможно, деревья растут от неба, что корни их — это их кроны, а небо — их благодатная почва. И что самое главное в жизни дерева — устремить свои корни ввысь и укорениться горе. И что бесконечен разговор деревьев с Небом, их взаимное движение навстречу друг с другом.

А то, что корни у деревьев уходят в землю — это придумали люди, так как сами перестали стремиться вверх, и забыли про небо и перестали его замечать, как перестали видеть деревья и их верхушки и уже не понимают о чем те говорят. Но видят только землю и ею все объясняют.

ВЕСНА: радостное начало жизни. Энергия бьет ключом, все вокруг растет, расцветает, меняется и совершенствуется на глазах.

Воздух свеж и прозрачен, а небо - не бывает выше и голубее! Солнце играет, наполняя природу надеждой, ожиданием чего-то большего и лучшего.

Однако не все так просто: погода пока неустойчива, а тепло обманчиво. Яркое солнышко соседствует с похрустывающими ледком лужицами, а новорожденные листья и цветы так хрупки и беспомощны...

*****

О, детство и юность, весна жизни! Ты глядишь вокруг широко распахнутыми, восторженными глазами, интересуешься сразу всем и спешишь все испытать.

Ты чувствуешь, что перед тобою - целая жизнь, весь мир раскрывается тебе навстречу.

Благословенное светлое время первых свершений, ярких впечатлений и глубоких чувств!

Несчастная пора поспешных решений, неразумных поступков и глупых ошибок!

*****

ЛЕТО: жаркая пора, кажущаяся неизменной и бесконечной. Если весна ежедневно удивляет новым чудом, - клейким листочком или облаком цветов, - то лето как бы даёт отдых от смены впечатлений: оно куда основательнее, устойчивее, что ли.

******

В ветре, играющем нотами памяти,
Слышу тебя.
В искре – костра догорающей малости –
Вижу тебя.

Книгой старинной, страницами хрупкими
Знаю тебя.
Взглядом, тоской, сновиденьями чуткими
Помню тебя.

Стонущей чайкой над гладью безбрежною
Ищу тебя.
Небом, манящим в печаль неизбежную,
Зову тебя.

Где ты? – склонюсь головой затуманенной, -
Я жду тебя.
Сердцем, умом, всей душою израненной
Люблю тебя…
 

1998г.

Я пылинка на звёздном подоле Вселенной –
И центр мирозданья.
Я червь, земле возвращающий землю,
И чаша страданья.

Я минус и плюс в одной оболочке –
Единство противоположностей,
И сельдь, задыхающаяся в бочке
Необъятных возможностей.

Я взлетаю на пенной волне вдохновений,
Суету проклинаю.
Я блуждаю в серой завесе сомнений
И к небу взываю.

Я продукт эволюции, правнук амёбы –
И созданье Творца.
Я ищу милосердия, корчась от злобы
На ступенях дворца.

Тянут крылья к земле и хрипит: «Упади!»
Грех, маня.
Я человек, просто человек, Господи,
Спаси меня…

1996

Чем так притягательно творчество Арсения Тарковского для нас, современников? Ведь лад его стиха может показаться чересчур возвышенным, архаичным и даже несколько холодноватым.

Его поэзию определяют как философскую, классическую, элитарную. Чем же она так трогает сердца молодых людей, поколения сильно отличного от поклонников шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых? В легкости и доступности — ее не упрекнуть. Его стихи глубоко трагичны.

И все же…

Ощущением света, чуда, тайны, окрыленности, трепета, радости, — всего того, чего так не хватает любой живой душе во все времена. В его стихах раскрывается «сокровенный сердца человек». Рискнем назвать это высокой истинной религиозностью.

Религиозность — понятие двойственное. Есть внешняя, есть внутренняя. Внешняя — в социальном, обрядовом измерении. Внутренняя — в свойствах души и духа человека. Они находятся не в противоречии, но в гармонии.