Омилия

Твоя печаль – земная тайна,
Твои глаза – как синь небес,
И тонких губ абрис случайный
Так тихо в памяти воскрес.

Ты знала стройность звуков мира,
желаний тлен и плен веков,
как гром звала, взметалась лира
и пала власть твоих оков.

И пала боль как быль седая,
И затрубил протяжный горн,
Наполнен храм и, вниз слетая,
Листва подобна толще волн.

И в этих волнах сонной Леты
Давно расплавилась тоска,
Лишь я, глупец, ищу ответы,
А ты все также - далека.
 

Захожу в класс на свой первый урок. Слышу перешептывание.

— У нас новенькая….новенькая….

— Кто? — спрашиваю.

— училка… новенькая! — отвечает бойкий белобрысый мальчуган лет семи.

— Да, я Ваша — новенькая училка. — Хорошо, что не старенькая, правда?

— Да, Вы еще не очень старенькая…

Смеемся.

Уже несколько вечеров, приходя с работы, папа и мама усиленно совещались между собой, решая одну-единственную задачу: куда бы отправить Лизу на лето. Цена на путевки в детские здравницы в этом году совсем не детские. Поехать с дочкой на море «дикарем» будет не дешевле. А в трамвайно-троллейбусном управлении, где работают Лизины родители, папа – слесарем, мама – вагоновожатой, зарплату уже второй месяц как задерживают. «Так что ж, девочка все лето на асфальте провести должна?» – вопрошала мама. – «Ума не приложу, что делать», – глухо отзывался отец. Иногда Лизе даже казалось, что родители были бы рады, если б учебный год вообще никогда не кончался. По крайней мере, ребенок занят учебой и не нужно голову ломать.
Но тут пришло письмо от бабушки, папиной мамы. Она жила в селе, в Житомирской области. А Лиза с родителями – в Запорожье. К бабушке ездить далеко, и потому они бывали у нее не часто. А в город к ним перебираться бабушка категорически отказывалась. Хотя и жаловалась к письмах на одолевшие ее болезни и одиночество.

Отец мой к началу войны перешагнул девятилетний рубеж и считался по сельским меркам парнем вполне самостоятельным и способным к труду – труду нелёгкому, деревенскому. Тогда работали все, и проблем «оторвать ребёнка от компьютера» (впрочем, как и многих иных проблем) просто не существовало.
Девятилетний мальчик в селе, получившем в незапамятные времена красивое название Весёлое – поблизости от Лозовой, что в Харьковской области, на границе донецких степей и харьковской лесостепи – пас коров, помогал обрабатывать огород, пропалывать грядки. Мог выполнять (и выполнял, не отказываясь) всю домашнюю работу, помогал маме. Которая сильно переживала за мужа – Афанасий Федотович Рябоконь уже служил в Красной армии.
Взрывы бомб, снарядов – село бомбили самолёты с крестами – один из этих, жутко воющих, со свастикой на крыльях, пролетел вдоль дороги, поливая свинцом из пулемётов бегущих людей. Кто-то успел прыгнуть в кювет. Кого-то не зацепила очередь, что прошла пыльными фонтанами вдоль обочины.
Ад кромешный.

История, которую расскажу вам сейчас, произошла в годы Великой войны, ставшей Отечественной для нашего многострадального народа – войны во сто крат более страшной и разрушительной, чем первая Отечественная война 1812-го года или первая мировая.
В донецком городке жила моя мама, которой к началу боёв с фашистами исполнилось всего пять с половиной лет. Так случилось, что родителей рядом не было – в доме лишь три человека: дедушка, бабушка и маленькая девочка Люда.

1
Меркнет стылая осень,
Как огарок свечи,
Между чувственных сосен
В равнодушной ночи.
Вот и наша поляна
В сонме лунных седин ─
Как саднящая рана:
Ты ушла… Я ─ один…

2
Я молитву шепчу из души,
И в ответ тишина как награда…
Одиночество в мир не спешит,
Вот и мне торопиться не надо.

Я помню ученик один давно,
А за такими нужен глаз да глаз,
Порвал дневник и выпрыгнул в окно,
На нижнем этаже был первый класс.

Учитель красной пастой написал
Родителям, что ждёт их у себя,
Что сын их, просто, маленький нахал,
И этим сыном – оказался я.

И стыдно, и не очень, вспоминать,
Со школьного окошка…белым днём…
Как плакала перед иконой мать,
И, как отец, ласкал меня ремнём!

Когда наскучит жить и злая лень
Придёт тоскою душу охмурять,
Шершавый тот родительский ремень,
Я телом начинаю ощущать.
2011

Это было в начале восьмидесятых. Зимним сумеречным утром, всем нашим шестым классом мы шли с лыжами на плечах к старинному кладбищу – пятнадцать минут ходьбы от школы. На кладбище давным-давно никого не хоронили. Оно уже не воспринималось как кладбище. Что-то вроде заброшенного музея, страшноватого и загадочного, открывалось перед нами, когда мы, входили в ограду и начинали надевать лыжи. Мы шумно переговаривались, чтобы спугнуть тишину, осевшую на занесенных снегом причудливых памятниках, сгустившуюся в кронах деревьев. Учитель, плотный и коренастый, по прозвищу Коренной Зуб, зычно командовал. Начинался урок физкультуры - самый интересный, самый длинный (дважды по сорок пять минут!), и самый необычный из всех уроков. С зимним уроком физкультуры не могла сравниться даже лабораторная работа по химии.
Сугробы на кладбище были изрезаны добротно проложенной лыжней. Следуя указаниям Коренного Зуба, мы занимали стартовые позиции – группа мальчишек, небольшая группа девчонок. Стартовать предлагалось по очереди. С секундомером в руке физкультурник важно стоял подле лыжни на фоне скульптурных надгробий.

Слыша вздохи и крики,
            Я смятённо стою.
Милой Родины лики
            Я с трудом узнаю.

Над заброшенной пашней
            Всё не грянет рассвет.
Нет России вчерашней,
            Да и будущей нет.

Не враги победили,
            Клеветою трубя, –
Но сыны погубили,
            Обескровив тебя.

Погубили – предавши,
            Поглумившись вослед.
Разделили, продавши,
            Ради мест и монет.

Между жизнью и смертью – минута,
Но она-то меня и спасла!
Где вы, жившие сладко и круто?
«Крутизна» ваша в землю ушла…

В чёрном мраморе, в белом костюме,
А под мрамором – времени прах,
Вдалеке от житейского шума
Только фото с вопросом в глазах…

Не закончились игры для взрослых.
К нам из вечности пристальный взгляд,
Где остались в шальных девяностых,
Чей-то сын, муж, товарищ и брат…
2011

...И снится Настеньке сон.
Будто она у бабушки в деревне, чистит картошку. Чистила, чистила Настенька, но вскоре это ей надоело. Картофелины были то очень мелкие, то слишком крупные. Да и ножик тупым показался. Ничего не получается! А почищенная картошка — как кубики. Бросила Настенька своё занятие и ну приставать к бабушке:
— Расскажи сказку!
Бабушка в это время замешивала тесто, собираясь печь пироги.
— Видишь, я занята делом, мне некогда, — сказала она. — Вот испеку пироги, тогда и расскажу сказку. А ты, внучка, тоже займись делом.
— Тоже пироги печь? — обрадовалась Настенька.
— Нет, — с улыбкой произнесла бабушка, — с этим делом ты ещё не справишься. Лучше продолжай чистить картошку.
Настенька очень огорчилась. "Может, во дворе найду себе дело?" — подумала девочка и вышла на крыльцо.
Во дворе она увидела Шарика. Пёс сидел около своей конуры, вертел по сторонам головой и, клацая зубами, ловил мух.
— Шарик, помоги мне, пожалуйста, найти какое-нибудь дело, — попросила Настенька.

Золотит сентябрь карандаши
Для твоей истерзанной души,
Чтоб уста серебряной печали
Из неё молитвенно звучали.
Я уже расслышал этот звон,
Словно благовест, страдает он.
И к тебе окольная дорога,
И неслышно-строгий голос Бога…
Золотит сентябрь карандаши
Для твоей отзывчивой души…