Омилия

 Мороз сковал Невы теченье,
Здесь твердь земная вопиёт,
О днях войны, ночах сомненья,
Здесь время даты назовёт,

Как имена они восстанут,
У праха есть душа и плоть,
Блокадных дней судить не станут,
И память боли не смолоть

В безумство глупости и смеха,
В бесчестье тех, кто позабыл,
Жила девчонка-неумеха,
Был смех задорен, жарок пыл

Но год пришел и коркой хлеба
Спасался каждый, как умел,
Жила девчонка, а над небом
Склонился ангел и жалел

Всех тех, кто молча умирали,
Всех тех, кто ждал, любил, искал,
И даже волны уставали,
Бесплотно биться о причал.

В бомбоубежище молчали,
Дрожала твердь, и время шло,
Но из какой-то светлой дали
Надеждой город жгло и жгло.

И с этим чувством невесомым,
В огне пожарищ, как во сне,
Казался каждому знакомым
Горевший от разрывов снег.

И через боль прошла живая
Простая правда всех людей,
Пока жива надежда – таял,
Холодный снег среди огней.

(Ин. 5, 2–3)

Не терять ни смысла, ни надежды,
Не платить, кому попало, мзды.
Я один из грешников Вифезды,
Молча жду движения воды…

Может Тот, Кому не надоело
Мир любить испорченный и злой,
Исцелит и душу мне, и тело,
Повелев: «Живи, иди домой!»
2012

*) Дом милосердия.

Со Святейшим Патриархом Кириллом мне приходилось встречаться всего два раза, еще тогда, когда он был митрополитом. Первая встреча была мимолетной. Я ожидал приема у протоиерея Владимира Дивакова и случайно встретился с митрополитом. А вот вторая встреча… Здесь мне хватило времени во всей полноте оценить владыку как замечательного оратора и как интересного собеседника.

Случилось это зимой. Был поздний вечер, почти ночь. Мы выехали на окраину города. Падал снег.
Фары высвечивали дорогу и часть обочины. Вышли на трассу. Темной стеной по краям дороги стоял лес. Падающий снег завораживал. Веки устало закрывались. Далеко позади остался город.
Вдруг мне показалось, что справа от дороги промелькнуло что-то. Какая-то тень. Меня охватило непонятное волнение. Я попросила мужа остановить машину и сдать назад.
— Что это было? — спросил он.
— Мужчина с ребенком.
— Откуда в лесу мужчина с ребенком? И почему они идут в обратную сторону от города по трассе и ночью?
— Сейчас выясним.
Я открыла дверцу машины и крикнула:
— Куда вы идете?
И услышала невнятное:
— Домой.
Мужчина был пьян. Девочка лет шести очень устала и плакала:
— Папа, я хочу домой. Мне холодно.
— Откуда вы идете?
— Из гостей. Мы все идем и идем, а огней все не видать и не видать.
— Но вы идете в обратную сторону от города. Садитесь в машину. Девочка совсем замерзла.

Содрогаясь от быстротечности,
Век наш мчится туда, где сытно.
Радость жертвы во имя вечности
В огрубевших сердцах забыта.

А любви-то как всем нам хочется
И великих чудес от Бога –
Постигающим одиночество
(Хоть приятных знакомых много).

Ныне часто игра – с реальностью –
Перемешаны: стёрты грани.
Тон учтивой людской формальности
Не врачует сердца, но ранит.

Исполнять не спешим заветы мы,
Ум тревожен, душа устала…
И на тяжесть пути всё сетуем,
Но она – не Господня кара.

Это тяжесть плодов сомнения,
Ложной сладости уз порока,
Тяжесть праведных дел забвения,
Слов напрасных, что жгут жестоко.

Зыбок век наш в дурмане пошлого,
Что бесчестен, но горд собою,
Что списал в пережитки прошлого –
Путь, увенчанный чистотою.

7.12.2010 г.

Не грусти и не скучай напрасно,
Ни о чём особо не жалей.
Даже если за окном ненастно
И тоска от серых тополей.

И незваный гость в конце недели
О себе все уши прожужжал,
И слова куда-то улетели
Ты его не слушал и зевал…

А душе хотелось доброй сказки
Про любимых белых лебедей.
И ещё, чтоб люди сняли маски
И похожи стали на людей.

Но, пускай ты с чем-то не согласен,
Кем-то недоволен – не беда.
Что ни говори, а мир прекрасен,
Ну а скука эта – ерунда!
2012

Я знаю, совсем недолго мне осталось проходить это земное поприще, мои дни на исходе.
Да, я умираю. Но мне не страшно, душа моя спокойна, и сердце бьется мерно и тихо. Я завершаю этот путь, чтобы начать жизнь Вечную. Я иду Домой.
Настоящая жизнь быстротечна и настолько полна горестей и потерь, что порой смысл её ускользает и теряется среди земной боли. Сейчас же на пороге смерти, я оглядываюсь назад и, наконец, вижу весь узор своей жизни и воздаю хвалу Мудрости и Заботе Того, Кто однажды создал меня, призвал к Себе в рабы и дочери, определил мой путь, и Кто сейчас меня забирает к Себе. Слава Тебе, Господи!

Самое первое, что я могу вспомнить из детства – это руки моей матери. Теплые, ласковые руки. Они нежно гладят мои волосы и легонько крестят макушку.
-Ульянушка моя! – слышу я голос матери. Такой же теплый и ласковый как её руки. – Иулиания!
Руки отца иные. У него широкие ладони и крупные пальцы. Руки отца сильные и заботливые. Они поднимают меня высоко-высоко, так что я достаю головою до неба. Я звонко смеюсь в вышине.
Сколько мне было лет тогда – два, три года?

Словно пульс – благовест над землей –
Это сердце церковное бьется.
Жизнь идет, оживает изгой,
Прокаженному счастье дается.
Этот колокол должен в груди
Биться, совесть на службу сзывая.
Вот удар и удар впереди,
Между ними – надежда без края
На мистический возглас Христа:
«Дело доброе – верить в Мессию».
Так идти за верстою верста
По бескрайним просторам России,
И вдыхать благовест над землей
В каждой местности, в каждом селеньи.
Всякий колокол с гидрою бой
Затевает под Господа сенью.
Бей же, колокол! Солнце встает,
Согревая углы и просторы.
Остановится сердце твое
И мое остановится вскоре.

Ковёр нерукотворный из кувшинок
Незримой силой озеро прикрыл,
И жёлтые фонарики с вершины
Горы соседней Бог благословил.

Он разбросал их щедрою рукою:
Украсил покрывалом расписным
Простор озёрный с чистою водою,
Искрящийся осколком голубым.

Здесь жизнь течёт размеренно, степенно,
Природа наслаждается красой.
И красота природы неизменна
В тиши глухой обители лесной.

Порою дождь кувшинки умывает,
И солнышками малыми они
Над озером пространство освещают –
Господние фонарики любви.

Случайный путник будет заворожен
Такою первозданной красотой,
Увидит здесь, как мир красив и сложен,
Как радует и манит чистотой.

В который раз душа вспорхнёт голубкой
При виде сей Божественной красы,
Впитает Совершенство, словно губка
Вбирает капли утренней росы.

Омоется слезой душа-бедняжка
И станет, как невеста, вновь чиста,
Доверчива, открыта нараспашку –
Вновь чудо сотворила Красота!

01.05.10

Посвящается Н.Н.

1

Владыка Серафим готовился к уходу на «покой». Таков устав — архиерею после семидесяти пяти лет следовало подавать о том прошение. Оно, полежав где-то под сукном на столе, возымело ход, и теперь в Лавре готовили старому архиепископу преемника. Владыка, теребя дрожащими от волнения и немощи пальцами лист бумаги с патриаршим указом, увидел вдруг себя как бы со стороны. В просторном, залитом солнцем, кабинете за письменным столом горбился в поношенном, ставшем просторным для высохшей плоти подряснике, старец с лысой, изляпанной коричневыми пятнами, головой с седым пушком реденьких волос над ушами.

Из цикла «Ехидные сказки»

Начинается сказка сказываться… Да не простая сказка, а православная.

В некотором царстве, в некотором государстве, а именно в том, в котором мы живем, жила одна бабушка. Между прочим — православная детская писательница. И была у нее любимая внученька. Вот укладывает бабушка свою внученьку спать-почивать…

— Бабушка, расскажи сказочку. — просит девочка.

— Какую такую сказочку? — настораживается бабушка, вспоминая «Положение о рецензировании разных видов изданий» Издательского Совета РПЦ… В самом деле, ведь православному ребенку не всякую сказочку рассказывать дозволяется, а только душеполезную, православную.

— Про Колобка-а… — сонно тянет внучка.

— Что ты, что ты… то есть, Господи, спаси-помилуй. — пугается бабушка, истово осеняя себя крестным знамением. — Про Колобка нельзя. Колобок не православный. Издательский Совет не благословляет. Лучше я тебе расскажу про… просфору.

Любуясь переливами заката,
Что плавает в малиновой реке,
Я музыку души своей, ребята,
На русском воплощаю языке…

Мелодию словами оживляя,
Неведомое счастье позову.
И верю, знаю нету лучше края
В котором я мечтаю и живу.

Не мне судить что свято и не свято,
Печалиться напрасно не к добру.
И я сегодня песнею богатый
Дарю её вечернему Днестру.
2012

Сомнений нет, спустя года,
Вражды ломаю пирамиду.
И без особого труда
Прощаю старую обиду.

И, остужая чей-то пыл,
Твержу единственную фразу:
«Прости меня, я всё забыл,
Хотя, естественно, не сразу».

Сперва, как правило, молчат,
Потом услышишь голос сжатый:
«Да ладно, успокойся брат,
Ведь это я был виноватый».

И солнце – Богом из за туч,
А нужно было мне всего-то
Добром расплавить зла сургуч
И от души простить кого-то.
2012 

Вот, наконец, и я – садовник Мюллер.
Хватает мне уюта и еды.
Во мне поэт и проповедник умер,
Зато вовсю цветут мои сады.
Я жертвую и днями и ночами,
Цветами и деревьями любим.
Меня давно не трогают печали
Бездельников – я равнодушен к ним.
По силам мне растить свои фиалки,
Лелеять спаржу, сберегать чеснок…
Ведь я не камикадзе и не сталкер,
Чтоб жизнью зарабатывать кусок.
Мой мирен дом, и жить я долго буду,
Претит мне революций кутерьма.
Я продал лук нуждавшемуся люду,
Но, словно мёд, сладка моя тюрьма.
Мне совести не досаждает зуммер –
Я ясно вижу рук своих плоды.
Мог быть с Христом, но я – садовник Мюллер.
И ад – награда за мои труды.

Псалтырь зачитана до дыр,
Скупые главы откровений.
Светло на несколько мгновений,
А жизнь – она стара как мир.

Не понимая тайны слов,
Но веря им, как верят дети,
Я вижу грозный лес крестов
Сквозь коридор тысячелетий…

Дополнит тайное число
Тоскливый крик последней жертвы,
Но легче жить, скрывая зло,
Не зная суть, что мы бессмертны…
2012