Омилия

Вкус Победы пронзительно терпкий,
Как любовь после долгой разлуки,
И рубцы на душе, словно метки,
Словно памяти верные слуги.

Вкус Победы пропитан слезами
И живою, нетленною кровью...
Это было давно, было с нами:
Бог объял нас своею Любовью.

Слушай волшебство пасхальной ночи,
Осенясь спасительным крестом...
Нарисуй дорогу чуть короче...
Нарисуй чуть ближе - старый дом...

В эту ночь, мой утомлённый странник,
И тебе подвластно волшебство...
И в твоей руке огонь - посланник
Для костра ночного твоего.

Разведи костра приветный пламень!
Он вот-вот сойдёт в Ершалаим -
Как завет - Он вечно будет с нами...
Во века веков... На том стоим.

Отзвенела капель рассветная,
Трелью гулкой взыграла явь,
И березка стоит – приметная,
Первой зеленью день обняв.

Распечалилась дивной кроною,
Нынче колокол не звонит,
Да облеплены вкруг воронами
И церквушка и древний скит.

Воспоминания нахлынули на меня после прочтения рассказа Андрея Нестерова: «Про протодьякона, Пасху и комсомольский «кордон». 
Спасибо Андрею.

Однажды (в 1981 году) я не могла попасть на Пасхальную службу в Преображенский собор в городе Кимры (Тверская область). Невозможно было подойти, даже,  к ограде. Сотрудники милиции и добровольные дружинники стояли стеной.   Они не спрашивали: «Зачем идёшь…?».  Их вопрос был: «Где работаешь?».  Если на обувной фабрике – тут же отставляли без внимания. Если ответ был: «В школе, в музее…» -т.е.  в сфере культуры  и образования, то  сразу отводили в сторону для «выяснения личности…». Я работала в музее и относилась к личности, которая ни в коем случае не должна контактировать со священниками, а тем более – ходить в церковь.

Грохотало по миру слово,
Так Господь восходил на Крест,
Только птицы с окрестных мест
Замолкали под звездным кровом.

Проливались на землю слезы,
Ливнем вспенилась пыль дорог,
Шелестела трава у ног,
Будто стебли сплели морозы.

Хрустят под ногами чипсы из снега,
Планеты молчат, притаившись во мгле,
Застыла на небе жёлтой монетой
Луна, исходив все места на земле.

Седые деревья рвутся в объятья
Почти прошлогодней, забытой весны,
И пахнут сугробы папиной мятой
И чаем, где круто заварены сны.

Года и столетья – вдаль кораблями
Плывут монотонно у судеб в плену,
И крыши домов замёрзшими ртами
Вдыхают задумчиво туч пелену.

декабрь 2012г.

Ликуй, душа! Гляди, народ ликует!
Но радость — со слезами на глазах...
Господь мой, Бог мой, до сих пор взыскует
того, кто с Ним висевши на гвоздях,
страдая, понял: Бог со мной страдает,
кто сердцу внял и не бежал креста.
Его Господь с рыданьем обнимает
как Лазаря, а я — его сестра.
Мария ль, Марфа? Кажется, Мария.
А может, я — разбойник на кресте,
что пожалел Другого? «Или, Или!» —
уж прогремело в мира суете...
Я б лобызала ноги, руки, тело
любимое, когда сняла с креста
Того, с Кем рядом быть всегда хотела.
Я — Магдалина, сердца нагота.

Не подвиг – возносить хвалу
Творцу за дар земного счастья.
Но подвиг – не впадать в хулу
С приходом скорби и напастей,
Не охладеть, не очерстветь
Во зле, на Господа в обиде,
Но на нетленное воззреть
И зов греха возненавидеть.
…И благодать войдёт в твой дом
И раны бережно омоет,
И ум наставит во святом,
И радость вечности откроет.

14.04.2011 г.

Белокаменный, многокупольный
Православия монастырь
Людьми верными храм облюбленный,
Для заблудших чад поводырь

Не пройдёшь мимо – остановишься,
Дух захватит, вдруг, несказанный вид.
В Боголюбово, как сокровище
Чудодейственный Божий храм стоит.

Здесь паломники Богу молятся
За себя, родню - всё, как надобно.
Над святым ручьём, за околицей
Золотым шитьём шита радуга.

Великая пятница.

В белых розах плащаница,
Из свечей небесный круг...
Приложиться вереницей
Православные идут.

Люди в траурном и лица
В ожидании конца;
В центре церкви  - плащаница
В завершении поста.

Гвоздь - как костыль - в ладонь...
Прочен шершавый крест...
Вспыхнет в ночи огонь -
Здравствуй. Христос воскрес!

Тысячи долгих зим...
Тясячи долгих лет...
Плачущий херувим...
Много грехов и бед.

Голубь летит к плечу...
Вод иорданских муть...
Где-то внутри печёт...
Вновь ускользает суть...

Отец протодиакон был знаменитостью. Послушать его громогласный бас тайком в собор приходил даже первый секретарь обкома. Областная филармония тоже не могла обойтись без такого шикарного голоса. Одна лишь загвоздка - священнослужитель. Звали и в москву отца Михаила, да не куда-нибудь, а в Большой театр. С одним, правда, условием, что тот от сана отречется. Однако подобное для соборного протодиакона было немыслимо. Любил отца Михаила и архиерей, управляющий на тот момент аж тремя епархиями. К тому, что протодиакон иногда пел в филармонии, и архиерей, и власть светская относились благосклонно. Но больше всего отец Михаил любил богослужение.

Оторвалась ветка от дерева. Лежит под деревом и вздыхает: ох, как хорошо было мне на дереве вместе со всеми. Я бы стала зеленеть, цвести, людям свежий воздух дарить, а в жару - прохладу. Что мне теперь делать? Кому я нужна?
Увидели ветку и поставили в вазу с водой: набухайте почки, зеленейте листочки, цвети.  Не понравилось ветке в вазе ютиться.  Выскочила и снова под дерево легла; вздыхает, мечтает: мне бы сейчас птицам помогать, укрывать их от ветра, дождя.
Взяла птичка ветку в клюв и понесла себе в гнездо. Не понравилось ветке на дне гнезда лежать.  Вылетела и опять под дерево упала; лежит, охает: мне бы, чтоб у всех на виду быть.
Подняли ребятишки ветку, кончик остругали, к лодке приделали, парус натянули, пустили в ручеек. Не понравилось ветке по морям-океанам плавать, ветру подчиняться; вырвалась она и опять под дерево упала.  Долго вздыхала, пока совсем не высохла.
Кто-то мимо проходил, наступил на ветку, она хрустнула и стала трухой.

 Помолись за меня и открой для души моей двери.
Укори, пожури, но на плаху судьбы не кидай.
Я иду за тобой, ошибаюсь в пути, но я верю,
Что еще пролечу белой птицей над полчищем стай.

Помолись за меня, хоть за то, что росла сиротою,
Что никто не погладил меня материнской рукой.
Я за души борюсь: за свою, за твою, за святое,
Помолись за меня, помолись за любовь и покой.