Омилия

Начало станет продолженьем мнимым,
когда утратится покорность Духу,
взлелеянное станет уязвимым,
отнимется у зрения и слуха.
Дни незаметно включат свой отсчет,
и их не упредить ни до, ни после,
они бесстрастны в области забот
о положении твоем и росте;
они безостановочно текут
не сквозь, а как-то мимо и не слышно
и, даже если умолять, не ждут,
а расправляются с тобой привычно.
Жестокою становится игра,
просчитанные формы злы по сути,
тебе казалось, дни — твои друзья,
и ты учел все встречи и разлуки,
учел и на себя со стороны
смотрел почти беспечными глазами,
когда твои пророческие сны
тебя узнали в предстоящей драме.

Выдающиеся люди
             Выдают своё за правду.
И размахивают щедро
             Разноцветным полотном.
Выделяют жирным шрифтом
И крикливо утверждают,
Что в палитре все смешались:
Человеки – семь в одном.

Выдающиеся люди
            Выдают других за грошик.
И своё при этом имя
            Прячут с грошиком в карман.
Потому свои награды
            Все почтенные герои
Получают и скрывают
            Выдающийся обман!

Есть в отстранённости простая суть, -
Безмолвно наблюдать чужую совесть:
Ползёт по нервам горделиво ртуть,
В невидимой войне сражая доблесть.

У человечности простой закон -
Отдать последнее взамен на слёзы.
Трещит и рушится мир-одеон,
И множит прошлое ошибки-грозы.

Есть в отстранённости простая суть -
Хранить молчание, покой – до срока.
И мощь смиренная когда-нибудь
Всё победит любовью Бога.

Море съело старый причал,
Повзрослела давно Ассоль:
Одиночество – на плечах,
На висках серебрится соль.

Приходили к ней  паруса,
Капитаны, да, всё – не  Грей;
Каждый в сердце якорь бросал,
Но ветрила их – цвета «grey».

Может, счастье её не там,
Не под парусом на волне,
Может, вовсе – не капитан,
А прекрасный принц на коне?!

Мудрой стать бы на склоне лет,
Не тревожить в душе мозоль…
Но мерещится алый цвет
Над простором морским Ассоль.

Grey[grei](англ.) – серый.
 

Так холодно стоять на перекрестке,
Когда весь мир порабощен зимой.
Нет ни души вокруг, лишь две  березки
Укрылись рядом коркой ледяной. 

И кажется, что ни камин, ни  «Вермут»
Не разогреют ток твоей крови,
Ведь полчаса всего, как ты отвергнут
После признанья страстного в любви.

И  кажется, что смерть сейчас желанна.
И пусть весь свет, да что там свет! Она!
Постигнет глубину самообмана,
Поняв:  кого навеки лишена.

Какие - то неведомые силы
Тебя влекли перешагнуть предел.
И надпись ты представил на могиле:
«Влюбленный умер – мир осиротел»

Сопротивление распаду
как остановка  снега на лету,
как изданный закон: не появляться
весной на свет нежнейшему цветку;
как поворот стоглазый облаков,
из-под ресниц упрямо бьющих ветер,
как приближение родных шагов
тебя покинувшего навсегда под вечер.
И даже если, это все поправ,
тебя родным никто признать не сможет,
пусть снег качается веками, не упав,
и реки вспять текут, и кровь под кожей.
И оживет когда-нибудь стена
от прорастающего сквозь нее растенья,
тебя пронзит безбольно тишина
без ведома и без сопротивленья.

Без острых углов... Округляюсь. Иголки стригу.
Уже не боюсь - даже брюшко подставить врагу.

В подушечку вколоты - острые фразы-иголки.
И зубы стальные - пылятся тихонько на полке.

И это - не трусость. Не старость. Не некий расчёт.
И... не оттого, что мне лысину солнце печёт...

С ума не сошёл... И невинен в юродстве убогом.
А просто - пришло пониманье, что ходим под Богом.

Старится сиюминутно
            твой заоконный пейзаж,
ты, как случайный прохожий,
            в нем остаешься на час;
весь, до прозрачной крупинки,
            камень стирается в пыль,
перенося всю пустыню
             с помощью этих крыл;
и неприметно движение
            вечного в вечном для глаз,
высь, до земли опускаясь,
            держит и держит нас,
жертвенно, неотвратимо
             падает небо вниз,
чтобы последнее семя

Хлеб покупаю и целую,
Хоть никогда не голодал.
Краюху тёплую, святую
Я б ни на что не променял.

Кусочек хлеба, лук, соличка,
Простая, дивная еда,
И вдохновенная молитва,
Чтоб стороною шла беда.

Поля пшеничные, ржаные
Впитали аромат печи,
И скрипы времени стальные,
Напевы звёздные в ночи,

Шершавость маминых ладоней,
Отцовский поседевший взгляд,
И ветра нрав родной и добрый,
С судьбой бегущей наугад.

Побыть в другом измерении просто: закрой глаза,
станет темно, но представить легко, как бирюза
небо заполнит иное, твое, изнутри,
там все не так, слушай, внимай, смотри.
Видишь: твоя колыбель стоит у окна,
рядом, склонившись, колдует, колдует она,
ты еще даже не знаешь как ее звать,
нежно подымет и сядет с тобой на кровать.
Ты же, томимый инстинктом верным своим,
первым и главным, только пока одним,
шепчешь наречье природы и тянешь уста,
весь осиянный любовью ее и любовью Христа.

         Дева Мария