О, таинственный берег заката!
О! Возвышенность пения тон!
Не хочу ни богатства, ни злата,
Лишь бы слышать молитвенный звон.
Лишь бы слышать церковное пение;
Лишь бы с Богом молитву творить.
Наша жизнь не мосты из везения,
А таинственность промысла нить.
Как свеча угасают сомнения.
Толи сказка, толь явная быль.
Без молитвы любое творение
Превращается в копоть и пыль.
Зал полон, царь пирует, гордо
Возвысив свой никчемный трон,
Перед гостями славен он.
Сказал... и слово держит твёрдо.
Прекрасен танец Саломии,
В восторге Ирод говорит,
Что и полцарством одарит,
Желанья выполнит любые...
Льётся смехом серебристым
через край
Радость детская до неба -
прямо в Рай!
Легче воздуха струится
Ты в тоске по вышнему свету
протяни от отчаянья руки,
не вспугни себя сам, где ты
испытаешь и боль, и муки,
добывающие смиренье
из тебя самого, как в роды;
это больше, чем просто терпенье,
это — степень твоей свободы,
это — битва с собою насмерть,
ты в ней будешь — не победитель,
убеждали в обратном часто,
даже любящий нежно родитель,
отстоявший свою несвободу,
говоривший о ней невнятно...
По тому же кровавому броду
нам идти со смиреньем обратно...
Мы живём в не простительной суе,
Чтобы пешкою стать у Ферзя.
Свои души в бумажник, пакуя,
Понимая, что так нельзя.
Осуждаем, грешим, ликуем,
И клянёмся, стуча во грудь;
Зовём Господа к себе всуе,
Забывая премудрую суть...
Димитрис Моньес — греческий врач, специализирующийся на помощи пострадавшим в ходе военных конфликтов. Врач-волонтёр уже больше года работает в Сирии: оперирует раненных и занимается обучением сирийских врачей. Сейчас Димитрий Моньес оказался на юге Сирии, рядом с иорданской границей. Он работает во временном госпитале одной из благотворительных европейских организаций. Димитрий не понаслышке знаком с ситуацией на Ближнем Востоке (прежде работал в Ираке и Ливии), поэтому его интервью, данное одному из греческих интернет-порталов, представляет огромный интерес.
— В Сирии сейчас настоящая паника. Все боятся удара американцев. Говорят, что весь регион превратится в ад. Сегодня мы распределили защитные маски. Мирному населению, военным, всем без исключения. Постарались запастись и всеми необходимыми медикаментами.
Хорошие врачи, врачи-профессионалы уже давно покинули Сирию. Во-первых, потому что у них была такая возможность, во-вторых, из-за того, что они не верят в эту «революцию». С самого начала не верили. В стране остались обычные терапевты, неопытные врачи и студенты.
Окно в паутине ветвей,
глухая стена дождя,
вся жизнь — распознанье теней,
живущих внутри у тебя.
Неведенье до поры
отпущено свыше не зря,
прозревший оценит дары,
ни слова не говоря.
В людской суете мольба —
вечно немой монолог,
от самых высот и до дна
готов утешающий слог,
готов припасенный хлеб,
накидка, посох, вода
и тот священный момент,
когда окликнут тебя...
Есть святые, о которых мы читаем, и мало что остается в памяти. Есть святые, подвигом которых мы всегда восхищаемся, но он остается для нас высотой недосягаемой. А есть святые, которые как будто всегда подле нас, и их житие многократно входит в нашу собственную жизнь. Святая равноапостольная Ольга — одна из них.
Всем она удивительна, многим походит на нас. Долго она не знала Христа. Почти всю жизнь прожила язычницей. Люди того времени считали ее «мудрейшей». Кроме этого, она была еще и мужественнейшей и нравственнейшей, но язычницей. Несгибаемая воля, природный ум, целомудренный образ жизни — вот ее краткий портрет. Несомненно, языческого «рая» — ирия, она была достойна еще до Крещения. Однако, перефразируя известные слова, можно сказать так: что для язычника — рай, для христианина — смерть.
Кто не знает пророка Илию? Мне кажется, его знают все, даже атеисты. Однако Ветхий Завет отбрасывает его в такое далекое прошлое, что он становится совершенно недосягаемым для нас. В памяти большинства околоцерковных людей ассоциативный ряд, связанный с этим уникальнейшим человеком, вырождается в две-три ничего не значащих фразы: «Пришел Илья — принес гнилья». «Илья-пророк — косьбе срок». Вот, собственно, и все.
Так кто же он на самом деле, Илия? Он святой. Но святой, который может взять меч и заколоть 450 лжепророков. Он на Небесах, но он не умирал. Он — ветхозаветный праведник, но открывает удивительную новую правду о Боге.
Мотив души —
монетой не звенит;
деньгой бумажной песня —
не шуршит.
Жить ради денег —
Боже упаси!
Ищу любовь,
еси на небеси.
Дарю, беру —
ради любви одной.
Не деньги, но любовь
всегда со мной.
Я иду по судьбе,
Оставляя следы,
И с другими я связан судьбою:
Значит, след мой – в тебе,
Свой оставишь мне ты,
Побратимы следами с тобою.
Травы след не хранят,
И песку – не сберечь,
Уничтожен он будет дождями.
Слово-гнев, слово-яд,
Слово-боль, слово-меч –
Остаются на сердце следами.
След – стогранный алмаз,
Многоликий актёр,
Он невидим и также реален.
Следом – пращуры в нас,
Путь он в «завтра» простёр,
Но ещё след живёт в вертикали.
След, как Логос, как Бог,
Как Спаситель-Христос,
Он во мне и ведёт за собою.
И средь сотен дорог
След мой в Божию врос,
Став навечно моею судьбою.
При луне, когда косую крышу
лижет металлический пожар,
из окна случайного я слышу
сладкий и пронзительный удар
музыки, и чувствую, как холод
счастия мне душу обдает,
кем-то ослепительно расколот
лунный мрак, и медленно в полет
собираюсь, вынимая руки
из карманов, трепещу, лечу,
но в окне мгновенно гаснут звуки,
и меня спокойно по плечу
хлопает прохожий: «Вы забыли, —
говорит, — летать запрещено».
И, застыв, в венце из лунной пыли,
я гляжу на смолкшее окно.
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать;
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею,-
вот-вот сейчас пальнет в меня!-
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но, сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг!
1927, Берлин
Вот снайпер-акушер берет на мушку
Живой комок. Ты не узнаешь, дева,
Как пахнет шейка от плеча до ушка,
Как пальчики нежны. Такое дело…
Он чувствовал в утробе – все нормально.
Предательница – ты, хирург – убийца.
Вы после смерти встретитесь реально,
Но не за тем, чтоб встречей насладиться.
Диптих
1.
Посвящается Виктору Николаевичу Галацану,
светлая ему память и Царствие Небесное.
Падал дождь, разбиваясь о землю.
Что-то город мне небом шептал.
Вспомнил я, как был молод и зелен,
Отучившись, работу искал.
Вы меня пригласили, не зная,
Чем крестьянское сердце живёт,
И какая телега познаний
После вуза студента везёт.
Переделала одно свое крайне неудачное стихотворение...
Я не искала ни страсти, ни рока,
Нежность собрав неизбывную -
впрок,
Выковав меч из добра - вот морока,
Сталь закаляла я бисером строк.
Тонким, ромашковым привкусом счастья,
Полнится утра прохладный туман,
Думала, будет мне радости
Часто…
Милый подарок и бантик-тесьма.
«Убей в себе раба!!!»
(Модный с 90-ых годов лозунг на постсоветском пространстве в среде псевдоинтеллигенции)
Свободным быть – нелёгкая судьба,
Тяжёлый путь под знаменем Господним.
Бравурный клич «Убей в себе раба!» -
- Плохой римэйк девиза «Стань свободным!»…
Вот раб-холуй. Он сделался рабом
Природно, не по страху, без «батыйства».
Холуй, убив раба в себе самом,
По сути совершит самоубийство…
Вот раб-злодей. Живёт в нём лютый зверь,
Но рабский страх стренóжил злую силу.
Убьёшь в таком раба – откроешь дверь
Нерону, Торквемаде, Чикатило…
Видим, что куда одна скотина пойдет, туда за ней и прочий скот следует, хотя оттуда и вред ему будет. Так многие люди безрассудно делают, и по чувствам, а не по разуму поступают, и друг за другом по примеру скота следуют, не думая, полезно ли это будет или вредно. Видим эту беззаконную и пагубную в мире ревность. Один начал частые банкеты устраивать, пить, гулять, упиваться, и прочих упаивать, — то же делает и другой, и третий. Один начал щеголять — последуют ему и другие. Один много собрал богатства — и прочие о том же заботятся. Одна бесстыдница намазывает свое лицо белилами и красками — следуют ей и другие, и пагубно делают все, как одна. Один беззаконный купец просит у торговца цены выше, чем товар стоит, и клятву в том дает, и святое и страшное имя Божие в том беззаконном деле призывает. Делают то и другие, подобные ему. Так и в прочем бедные люди друг другу подражают.
Блажен весь мир, его покой,
покуда неделим весь строй
твоих души, ума и чувства,
и от болезненного хруста
и нет намека на разрыв,
и голос медленен и тих;
покуда кем-то ты храним,
смирен и кроток перед ним,
твое обережется сердце,
и vox glamantis in deserto?
в его надежде и тоске,
услышав где-то вдалеке,
ты, во спасенье бросив кров,
не отступив, пойдешь на зов...
Vox glamantis in deserto (лат.) - глас вопиющего в пустыне
Начало станет продолженьем мнимым,
когда утратится покорность Духу,
взлелеянное станет уязвимым,
отнимется у зрения и слуха.
Дни незаметно включат свой отсчет,
и их не упредить ни до, ни после,
они бесстрастны в области забот
о положении твоем и росте;
они безостановочно текут
не сквозь, а как-то мимо и не слышно
и, даже если умолять, не ждут,
а расправляются с тобой привычно.
Жестокою становится игра,
просчитанные формы злы по сути,
тебе казалось, дни — твои друзья,
и ты учел все встречи и разлуки,
учел и на себя со стороны
смотрел почти беспечными глазами,
когда твои пророческие сны
тебя узнали в предстоящей драме.
